Дэймон Гэлгут - В незнакомой комнате

В деревне, где я провел много месяцев своей жизни и довольно хорошо познакомился с некоторыми местными жителями, теперь вокруг меня сгустилась атмосфера подозрительности. Немало людей, иные из которых мне почти незнакомы, считают себя вправе весьма нагло расспрашивать меня о случившемся. Некоторые притворяются сочувствующими, но все всегда сводится к одному и тому же. Ваша подруга, почему она это сделала? Вы с ней ссорились? Подтекст ясен и болезненно отзывается во мне подспудным чувством вины. Она не моя подруга… Начав объяснять, я всегда замолкаю. Мои оправдания лишь укрепляют их подозрения.

Поэтому я замыкаюсь в своем маленьком заказнике. Кэролайн и Сьеф с Полой мои новые и единственные друзья. Я провожу много времени в их компании, и мы бесконечно говорим о случившемся и о том, что еще предстоит. Иногда мы даже находим в себе силы посмеяться. Я искренне желаю Анне поправиться, говорю я как-то, чтобы иметь возможность самому убить ее.

Приблизительно тогда я начинаю осознавать, что происходит и еще что-то, что-то связанное с Кэролайн. Мы с ней едва знакомы, однако оказались искусственно связаны тесными узами, и из наших отрывочных разговоров я кое-что узнаю о ней. Как-то она упомянула, что была замужем, но ее муж погиб от несчастного случая давным-давно в Марокко. Между строк я прочитываю, что это центральное событие ее жизни, событие, наложившее на нее самый глубокий отпечаток, не изгладившийся всеми минувшими годами, и то, что случилось теперь с Анной, похоже, вновь оживило его в ее памяти. Она возвращается к нему время от времени, правда, всегда лишь в форме побочных замечаний и намеков. Но при этом лицо ее неизменно омрачается тенью, а глаза наполняются слезами.

— Та поездка с Анной в больницу, — говорит она однажды, — была ужасной, она напомнила мне… О, не обращайте внимания…

В другой раз она сказала: «Мне постоянно снятся чудовищные сны о том, что случилось в Марокко».

Она не продолжает, но в предполагаемом конце этого воспоминания я чую бездну, уходящую в непроглядную тьму, и мне не хочется заглядывать за ее край.

На третий день появляются первые признаки жизни, непроизвольное движение рук, подрагивание век, а на четвертый она приходит в себя. Когда я подхожу к ней во время утреннего посещения, она не слишком осмысленно вглядывается в меня, а потом ее губы, растянутые вокруг толстой пластмассовой трубки, изображают подобие улыбки. Во время вечернего визита в тот же день я вижу, что трубка удалена и Анна лежит целая и словно бы здоровая.

После всего, что нам пришлось пережить, это кажется невероятным. Я глажу ее по руке и нежно, в тот момент моя нежность почти искренна, спрашиваю, каково это — почувствовать себя снова живой. Она очень слаба, и чтобы услышать ее ответ, произнесенный шепотом, мне приходится склониться к ней.

— Дерьмо, — говорит она.

После периода неопределенности и застоя события начинают быстро развиваться. Первое, что происходит на следующий день, это перевод Анны из отделения интенсивной терапии в кардиологическое отделение напротив. Одна из сестер объясняет, что ей нужен постельный режим и постоянный уход и что будет назначена специальная терапия. У Анны нет физических сил, она безвольно-податлива, большую часть времени пребывает в полудреме, поэтому все еще требует ежечасной заботы и внимания, так что один из нас должен неотлучно находиться рядом, чтобы обеспечить их. Первые два дня ее мучает ужасная диарея, и приходится то и дело помогать ей выбираться из кровати и поддерживать ее в вертикальном положении, пока она корчится над судном. Он помнит противоречивое чувство жалости и отвращения, которое испытывал в те моменты, когда его руки и ступни оказывались забрызганными водянистыми экскрементами. Глядя на него вверх, она мило улыбается и бормочет, что это, мол, испытание твоей дружбы на прочность.

— Ты не представляешь себе какое, — отвечает он.

Далее он должен отнести судно в кишащий крысами туалет, вылить и начисто вымыть. Эта процедура повторяется бесконечно в течение дня, но он исполняет ее безропотно, быть может лишь потому, что у него нет выбора. Его окружают другие люди, делающие то же самое, и в их усилиях чувствуется некая покорная солидарность.

Как-то днем Анна смотрит на женщину, сидящую на краю соседней кровати, и доверительно шепчет:

— Посмотри на нее, определенно она попала сюда из-за проблем с пищеварением.

Я озадаченно смотрю туда, куда она указывает.

— Но она не больная, Анна, она посетительница.

Анна поднимает голову и всматривается.

— Нет, она должна быть пациенткой, — возражает она. — Слишком уж толстая.

— Ничего подобного, — отвечаю я, но прежде чем добавить, что на самом деле женщина, о которой идет речь, весьма миниатюрна, разражаюсь смехом. Разговор какой-то безумный, но впервые за все последние дни это почти милое безумие. За шуткой Анны я вижу слабый отблеск той своей подруги, которую помню, скорее эксцентричной и остроумной, нежели сумасшедшей.

Этой ночью дежурит Сьеф, а я отправляюсь в гостиницу. Облегчение от того, что словно бы вырвался из туннеля, позволяет мне спать спокойно, несмотря на никогда не дремлющее в подсознании ощущение необходимости возвращаться в больницу на следующее утро.

Едва переступив порог отделения, я уже знаю, что там что-то не так. Сьеф мрачно отводит меня в сторону.

— Это была тяжелая ночь, — говорит он.

Тяжелая. Я бросаю взгляд в сторону Анны, которая сидит на кровати, сердито скрестив руки на груди и испепеляя нас взглядом.

— Не волнуйся, я ее утихомирю, — говорю я.

Но он оказался не готов к случившейся перемене. Вчерашний кроткий и слабый ангел исчез, а на его месте появился некто совершенно другой. Темный чужак вошел в полную силу. Первые свидетельства тому обнаруживаются, когда он пытается поговорить с ней о том, как она обращалась ночью со Сьефом.

— Ты ничего не понимаешь, — прерывает его она. — Тебе известна только половина истории. Мерзкий ублюдок. Как он смеет так говорить со мной!

— Он всю ночь ухаживал за тобой.

— Кто его об этом просил. За мной не нужно ухаживать.

— Нужно, и в любом случае кто-то должен оставаться здесь. Таково больничное правило.

— Почему ты сам не остался? Где ты был?

— Я был в гостинице, пытался поспать. Сьеф подменил меня, чтобы я мог отдохнуть.

— Отдохнуть от чего? Ты устраиваешь целый гребаный спектакль на пустом месте. Я всего лишь попросила сигарет, а этот чертов ублюдок не пожелал мне их купить.

— Это кардиологическое отделение, здесь не разрешается курить.

— Да пошли они все, я буду делать то, что мне нравится, и плевать я на них хотела. Иди и купи мне сигарет.