Дэймон Гэлгут - В незнакомой комнате

Он знает о ней не так уж много, никогда там не бывал, равно как и никто из его друзей. Знает лишь, что там много гор, страна очень бедная и находится внутри Южной Африки, во всем остальном она для него — загадка. Оба сидят, разглядывая этот клочок на карте.

— Может, отправиться туда?

— Может быть.

Решение они принимают именно так, легко и бездумно; только что не знали, куда поехать, и вот уже едут в Лесото.

На следующий день они отправляются в официальное представительство, где им дают карту, на которой четко обозначены все дороги, населенные пункты и горные вершины с указанием высоты. Мне карта представляется безупречной, но Райнер изучает ее с сомнением.

— В чем дело?

— Тебе не кажется, что нам нужны более крупномасштабные карты? Более детальные. Четыре-пять, покрывающих всю страну.

— Но зачем?

— Тогда мы сможем спланировать каждый этап похода.

— Мы можем составить план и по этой карте.

— Но он будет недостаточным.

Они смотрят друг на друга, впервые между ними обнаруживаются разногласия.

Человек за конторкой говорит, что в любом случае у него нет более подробных карт, эта — лучшая, какую он может предоставить.

— Отлично, — говорю я, — мы ее берем.

Но вечером Райнер заявляет:

— По приезде в Лесото мы должны поискать.

— Поискать что?

— Более подробные карты.

Это расхождение во мнениях меня смущает. Человек не видит необходимости в нормальной постели, но вполне приличной карты ему недостаточно. На следующий день Райнер отправляется в местную библиотеку, чтобы прочесть все, что можно, о Лесото. Это хорошо. По крайней мере мы будем хоть что-то знать о месте, куда едем. Но когда он возвращается, оказывается, что он ничего не искал об истории страны. Только о климате, рельефе местности и топографии. Все сведения он закодировал цифрами.

Цифры для Райнера своего рода форма безопасности. Когда вечером я предлагаю ему кофе, он говорит, что уже выпил сегодня две чашки, а больше двух чашек в пределах двенадцати часов не пьет. Когда они куда-либо идут, ему непременно нужно знать, сколько километров предстоит пройти. Если это неизвестно или известно не точно, Райнер бывает недоволен.

Таким образом, уже в первые несколько дней он начинает отдавать себе отчет в некотором различии взглядов между ними. Но времени беспокоиться об этом нет. До отъезда еще две недели и дел масса, нужно оплатить счета и сдать вещи в камеру хранения. Он испытывает давление, раздражен и в такой ситуации предпочитает оставаться один. Но побыть одному почти не удается. Даже когда он выходит из дома по самым прозаическим делам, Райнер всегда идет с ним. Он измотан его неотступным присутствием, словно присутствием темного ангела-спутника, ироничного и погруженного в раздумья, с лицом, почти капризным. Райнера, в свою очередь, раздражает обилие всех этих дел и обязанностей, которые налагает обычная жизнь, он выше их.

— Почему ты должен делать все эти дурацкие дела?

— Приходится. Они должны быть сделаны.

— Зачем? — самодовольно ухмыляется Райнер.

Загадка: кто заботится о повседневных жизненных нуждах Райнера дома? Задаваясь этим вопросом, он понимает, что ничего не знает о Райнере, но спрашивать бессмысленно, это ничего не даст. Он случайно выясняет, что его родители глубоко религиозны, но кроме этого не имеет ни малейшего понятия ни о его семье, ни о его прошлом. И хоть испытывает жгучий интерес, чувствует решительное нежелание другой стороны его удовлетворять.

Однажды он спрашивает Райнера:

— Чем ты занимаешься для денег?

— Что ты имеешь в виду — чем?

— Как ты их зарабатываешь? Откуда они берутся?

— Деньги есть. Тебе незачем об этом беспокоиться.

— Но чтобы деньги были, надо работать.

— Мне заплатили в Канаде. За посадку деревьев.

— А до того?

— Я философ, — говорит Райнер, и на этом разговор окончен.

Он немеет от самой идеи. Что это значит? Свободны ли философы от необходимости работать, кто их поддерживает, чем именно они занимаются? Он предполагает, что у философов нет времени на обычные земные дела, и, вероятно, поэтому Райнера раздражает происходящая вокруг суета.

— А чем бы ты хотел заниматься?

— Ходить.

— Мы и ходим.

— Недостаточно. Нам следует готовиться к предстоящему путешествию. Мы должны войти в определенный режим, я вижу, ты еще не готов.

Однажды Райнер настаивает, чтобы они отправились в долгий пеший поход. Нам нужны испытания. Чтобы подготовиться. Они едут на автобусе до Клуфнек-роуд, идут вдоль пайп-трека [3] Специальное сооружение для соревнований по зимнему олимпийскому виду спорта хафпайпу, представляющее собой вогнутую конструкцию, покрытую снегом, с двумя встречными скатами и пространством между ними, позволяющее спортсменам, двигаясь от одной стены к другой, делать прыжки и выполнять трюки при каждом перемещении. через Кэмпс-Бэй почти до Лландудно, здешний пейзаж с его серыми скалами и бирюзовым морем очень напоминает греческий, прошлое эхом отдается в концентрических кругах времени, они взбираются на вершину горы и спускаются с другой стороны в Констанция-Нек, а оттуда лесом доходят до пригорода Рондебош. Дорога занимает шесть или семь часов, ступни у них покрылись водяными пузырями, голова кружится от голода.

— Мне дурно, — говорит он, — я должен поесть.

— Я тоже испытываю дурноту и слабость, — отвечает Райнер, — интересное ощущение. Есть я не хочу.

В этом заключается еще одно различие между ними: то, что одному мучительно, другому интересно. Южноафриканец тоже любит ходить, но не беспрерывно и без одержимости, он тоже склонен к экстриму, но не до того предела, когда это становится опасным для жизни, он не способен исследовать собственную боль, как спору на предметном стекле, и находить это интересным. Если собственная боль кажется вам интересной, то насколько большую отстраненность вы будете ощущать по отношению к чужой боли; и надо признать, есть в Райнере нечто, что взирает на все людские несчастья бесстрастно, быть может, даже с презрением. Что породило в нем подобную холодность, я не знаю.

Чего хочет Райнер, так это целеустремленно готовиться к намеченному путешествию. Он был бы рад обойтись без всех этих не относящихся к делу пустяков, в которых, как он считает, нет необходимости. Зато он часами сидит, изучая карту Лесото, красной ручкой прочертил на ней ряд возможных маршрутов. Я смотрю на эти красные линии с ужасом, они похожи на вены, проходящие через какой-то странный внутренний орган. Порой кажется, что для Райнера эта страна — некий концепт, абстрактная идея, которую можно подчинить человеческой воле. Когда он говорит о ней, то говорит в категориях расстояний и высот, пространственных измерений, поддающихся выражению в формулах. Ни о людях, ни об истории речи нет, ничто не имеет значения, кроме него самого и пустого пространства, на которое он себя проецирует.