Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Когда-то я хотел быть человеком или даже не человеком, а существом, управляющим судьбами вселенной. Лет в 10 я уже соглашался на человеческое звание и управление хотя бы делами земными. К пятнадцати я мечтал о ничтожном опереточном королевстве или графстве. К двадцати я стал циником, а после тридцати писателем повестей и романов. В конце концов, стало традицией — если ты мало на что пригоден, кроме управления делами вселенскими, государственными и графскими, тогда тебе прямая дорога в писатели. Но в данной повести речь вовсе не обо мне, хотя, как всемогущий автор, я глухо-Q-мысленными отступлениями часто буду тревожить раздражительного и сюжетолюбивого читателя. Заранее соболезную, но не извиняюсь.

Хочу привлечь внимание мыслящей публики к сомнительным свойствам прозвища Автор. Не вспоминаются ли вам при этом автаркия, автократия, автономия, автоматизация, автохтоны и т. д.? Меня лично оно утомляет, и посему авторским же автократичным и автономным произволом заменяю его безо всяких объяснений и ложнопатриотических адьюнкций на созвучное эпохе, довольно гибкое и ещё не намозолившее ум слово «манипулятор». Осталось выбрать объекты манипулирования. Кстати, читатели у меня не только соавторы, но и действующие лица, манипуляторы и объекты манипулирования в едином лице. Не правда ли, интересно, что из этого выйдет, и не закончится ли для некоторых чтение моей повести заключением в сумасшедший дом? Посмотрим. А пока я, как генеральный манипулятор, без излишнего всенародного обсуждения, но, разумеется, при полном и всеобщем согласии организую добровольно-литературное общество недобровольных поступков. Количество и качество главных героев не регламентировано, цели их поступков и судеб не ясны, что, впрочем, не имеет ровно никакого значения. Но очень важен исторический и социальный фон, ввиду чего предлагаю обязаловку в перечне второстепенных действующих лиц. Итак:

Главные герои: имена и фамилии непредсказуемые. Совет манипулируемых народных манипулянтов во главе с генеральным президентом — то бишь Автором. А также: читатели, друзья детства, представители национальных меньшинств, формальных и неформальных объединений, носители здравого смысла, проститутки, наркоманы, «афганцы», враждебно настроенные родственники главных героев, потенциальные и состоявшиеся преступники, художники, религиозные фанатики, одурманенные пропагандой обыватели, алкоголички, прохожие, ИСКУШЕНИЯ.

Начну с номера первого. Мой герой в милицейских анналах да будет известен как Серафим Бредовский, условно, ещё молодой человек, но с несовременным выражением лица. Оно же будет сигнализировать о его способностях, но каких, пока не ясно. Это прояснится в процессе манипулирования, заменившем в нашем случае так называемое прозаическое творчество. Чем занимается мой, а теперь и ваш герой? Предположим, ничем положительным. Возможно, он, как и я — идентифицирующий манипулятор, то есть в некотором роде литератор, но я подозреваю, что это не высшее его предназначение и литераторство вызвано не обилием тем и мыслей, распирающих высокий, брызжущий гениальностью ум, а некое графоманское недержание, заработанное им в годы учения в, так сказать, гуманитарном вузе.

Ни для кого теперь не секрет, что прозаическое творчество нынче не богоизбранничество, а реализация навыков письменных и в некоторой мере умственных, с одной стороны, а с другой: удовлетворение навыков чтения и кое-каких интеллектуальных у великого множества граждан, победивших врождённую неграмотность и желающих проглотить что-нибудь кем-нибудь одобренное или где-то, как-то нашумевшее. А со стороны третьей и очень, очень важной сторонки, за первую сторону платят в рублях, платят в долларах (во время загранпоездок), платят натурой и, наконец, щедро платят неосязаемым, трансцендентным и в то же время цендентным в гораздо большей степени, чем натура и рубли, — славой. А если хорошая слава объединяется с ещё более хорошей оплатой (лучше всего конвертируемой), то можно вообще никогда не задаваться вопросом: отчего ты пишешь и для кого? Но в ситуации с объектом моего манипулирования всё гораздо проще: очень важной третьей стороны не существует вовсе, а вторая представлена скорее потенциально, чем в действительности.

Конечно, я могу ошибаться, отзываясь о моём герое как о проколотой автомобильной шине. Уже тот факт, что ничего из написанного им не было принято ни в одной из редакций популярных, а также и не пользующихся популярностью журналов, сигнализирует о сложной или чересчур широкой форме изложения, не пролезающей ни в одно из игольных ушек слова предержащих. Возможна и следующая альтернатива, вытекающая из вышеизложенного: мой герой и протеже вовсе не серая неопределенность, наличия которой вполне достаточно для напечатания массовым тиражом, а именно тот самый светозарный гений, коих во все времена отлавливали, как бездомных кошек и собак, ибо гигиена общественного сознания — превыше всякой там светозарности (мои рассуждения о гигиене смотри ниже).

Количество творений моего гения на сегодняшний день не поражает нагромождением пухлых рукописей и неисчерпаемостью папок то в одном углу, то в другом. Нет. Скромное достоинство его гения подтверждено тремя-четырьмя нормального размера самодельными книжками, отпечатанными на допотопной пишмашинке одной его бывшей приятельницей и в количестве нескольких экземпляров, розданных пяти-шести знакомым. Впрочем, Серафим не уверен, что эти знакомые действительно читали излияния его ума и сердца. Люди более склонны к поглощению тем и сюжетов, проштемпелёванных общественным мнением, да и вообще для того, чтобы в своём знакомом или приятеле разглядеть что-то большее, чем знакомого или приятеля, для этого нужно иметь самостоятельное мышление и некоторую способность проникновения в суть вещей.

Сколько приятелей, собутыльников или знакомых годами встречались, пили, ели, шутили и ссорились с каким-нибудь Петькой Жавно, втихомолку, а иногда и открыто посмеиваясь над его страстью писать стишки или серенады, а когда годы отшумели и Петька умер, вдруг выяснилось, что это же был П. ЖАВНО — великий, гениальный, потрясающий, и ошеломлённые этим открытием бывшие приятели кидаются к письменным столам и строчат воспоминания о том, как они ещё 40–50 лет назад понимали одни из немногих, как гениален был их великий друг. Может быть, и с моим героем случится когда-нибудь то же самое, и тощие книжечки его откровений будут содрогать умы и внутренности грядущих почитателей. Смерти и годы свершают легенды с самыми нелегендарными личностями, а скольких действительных людей-легенд проглядели их современники. Культура масс и расхожие мнения запорошили глаза и мозги самым проницательным, а что уж говорить о всяких «знакомых».