Сергей Пылёв - Избранники народные

— Куршавель отдыхает!.. — нежно зажмурился мой кандидат в депутаты.

«А чтобы восстановить хотя бы частично свою азартную растрату, миллионщики прижали заводских мужиков — перестали платить им за работу. И на том получили бунт пятидесяти тысяч разъяренных людей, которых не сразу смогла усмирить специальная карательная команда с пушками.

Когда взошедшая на трон Екатерина потребовала от вельмож вернуть деньги, сии мужи искренне возмутились. Ведь те были давно растрачены.

А, как известно, у нас еще никто не отменял простую истину: на „нет“ и спроса нет.

Тогда императрица и объявила свои знаменитые поездки, чтобы не из дворцовой дали, яснее увидеть проблемы так дурно до сих пор управляемого народа. Только так могла она понять, как восстановить попранную предшественниками честь державы.

Ее государственная душа желала справедливости, славы и богатства стране и народу, куда ее привел Бог.

Три морские шлюпки аккуратно отошли от императорской галеры. Гвардейские офицеры играючи работали веслами, точно ловко копали ими воду.

На приречном Острожном бугре пыхнул дымный залп пушки, ловко установленной только что тщательно поротыми мужиками подполковника Титова. Переливчатые фейерверочные шары блескуче нависли над рекой.

В храмах празднично зачастили колокола, но их перекрыли счастливые крики нарядной толпы. Встречать Екатерину выбежали почти все 14 635 человек, „обитающих“ в городе, включая весь цвет дворянства и купечества, а также временных жителей. Многие неуемно плакали. У некоторых в руках горели церковные свечи. Эти воронежцы собирались поставить их во благо перед императрицей-матушкой, как перед иконой, но по распоряжению губернатора были прогнаны от греха подальше.

У триумфальной арки толпу как можно вежливей остановили солдаты. Далее пошел только генерал-поручик Лачинов с хлебом-солью. При том он несколько пошатывался. Только причиной была не гуляфная водка, не тяжесть высокого дородного каравая на золотом подносе, а неожиданность и величие сего исключительного момента.

Не доходя трех саженей, губернатор почтительно опустился на колено и невнятно проговорил:

— Счастливы приветствовать на Воронеже царицу земли нашей… Смею доложить, что у нас нигде нет недостатка ни в чем: народы здешние, что русские, что черкасы, мордва, мещера и татары, — все поют вашему величеству благодарственные молебны!

Екатерина аккуратно вздохнула:

— Я весьма люблю правду… И вы можете ее говорить, не боясь ничего, и спорить против меня без всякого опасения. А потому не жду от вас ласкательства, но единственно чистосердечного обхождения и твердости в словах.

Тут императрица оборотилась к свите своих министров и генералов и засмеялась.

— А не здесь ли год назад так счастливо воскрес мой бывший муж? Что скажете, господа?

— Точно так, царица-матушка! — громыхнул Потемкин. — Как раз после твоего июльского Манифеста о пороках самовластия здешний солдат Гаврила Кремнев назвался императором Петром Третьим и обещал воронежцам, что как примерит державную корону, так назначит самые справедливые законы и на двенадцать лет отменит налоги.

— Где же он ныне, Гришенька?

— На каторге в Нерчинске ждет казни с двумя ездившими с ним беглыми крестьянами. Их Гаврила величал своими генералами Румянцевым и Пушкиным».

— Во блин! — добротно всхохотнул Фефилов-Пушкин.

«Екатерина нахмурилась, но как-то нежно, снисходительно:

— Вели всех отпустить, как я допишу „Наказ“ и объявлю для его обсуждения выборы первородных депутатов… Пусть почувствуют воры милость нового закона, по которому все будем далее просвещенно жить. Мои опыты свидетельствуют: употребление смертного наказания никогда людей не делало лучшими. Гораздо вернее предупреждать преступления.

Генерал-поручик Лачинов отчетливо перекрестился:

— Ныне мы все как один пребываем в глубочайшей смиренной верности вашему величеству! Озабочены лишь делами к поправлению города, пришедшего в упадок после прекращения петровского флотостроительства и недавнего страшного пожара. Правда, ныне у нас всего четыреста дворян против полторы тысячи курских и почти трех тысяч тамбовских. И купцов маловато… Тысячи полторы… Да и те, окромя нашего бургомистра Семена Авраамовича Савостьянова, по разным злоключениям пришли в упадок. И все же на Воронеже уже заведены смолокуренный и дегтярный промыслы. Приемщики постоянно отмечают отличную доброту наших сукон. Имеем мельниц до тысячи, богаты свечами и медом. Винный завод графа Разумовского налажен на аглицкий манир.

— Славно, кавалер… Только вы применяйте разные там европейские „махины“ с осторожной умеренностью. Ибо они наряду с пользой наносят и вред государству, поскольку сокращают число людей, занятых рукоделием, чем множат бродяг.

Екатерина велела свите приблизиться и обласкала кавалера:

— Господа, согласитесь, что мы нашли славный город с чудной природой. Он может слыть столицею даже большого царства. Жаль, что не тут построен Петербург! Никто, вижу, не порывается жаловаться, значит, народ воронежский в самом деле нужду не терпит. Земля вокруг такая черная, как в других местах в садах на лучших грядах не видят. Одним словом, сии люди, как видно, Богом избалованы. А уж триумфальные ворота они поставили такие, как я еще лучше не видала! — Екатерина улыбнулась, бодро глянув в судорожное лицо Лачинова своими светло-серыми романтичными глазами. — Но как у вас в смысле благородного просвещения, Александр Петрович? Сколь развивается наклонность к театрам и чтению? Встаньте и отвечайте, друг мой.

Губернатор отчаянно промокнул губы обшлагом мундирного рукава:

— В Воронеже при архиерейском доме организовали цифирную школу для науки молодых ребяток изо всяких чинов людей! Жалованье учителям положили в день одну гривну. Однако, ваше высочество, дворяне детей в школы не привозят, видя в учении один грех… А хитрые посадские люди завалили меня челобитными о нехватке рабочих рук, чем в итоге вынудили освободить их детей от обучения цифирным наукам.

— Докладывали мне, что ты учеников рекрутировал силой, а школьных беглецов, невзирая на их малый возраст, велел держать в остроге и за караулом.

— Добра их ради и воспитания нравов… — побледнел Лачинов. — Вон наш слободской однодворец Ефим Иванович Фефилов по своей воле тщательно отучился в цифирной школе, потом ездил с разумением слушать лекции в Московском университете, через что стал заметно преуспевать в делах. Урожаи у него наивысшие. Своя собственная извозчичья биржа на Большой Дворянской. Многие воронежцы требуют именно его лихачей через их культуру обхождения с ездоками… У Ефима, как не у всякого помещика, одиннадцать душ крепостных, и всякая их семья в добром достатке. Только последнее время, по донесению полицмейстера, что-то наш Фефилов крепко прилепился к стихосложению… Не начудил бы чего…»