Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 9, 2002

Через пятьдесят три года после той уничтожающей статьи два старика — Чуковский и Зайцев — обмениваются посланиями, совершенно братскими по духу. Оказалось, что на девятом десятке спорить совершенно не о чем. Баррикады падают, и старики легко через них переступают. Чуковский поздравляет Зайцева с юбилеем, а тот приветливо откликается: «Да, Вы были из первых, кто обо мне, мальчишке литературном, писал более полувека назад. Дай Вам Бог мира душевного и здравия, „во всем благого поспешения“. С лучшими чувствами и признательностью (за прежнее и теперешнее)…»

Последнее письмо в двухтомнике — завещательное, адресовано правнуку Матвею, только тогда, в декабре 1971 года, родившемуся. «Дорогой Матвей Михайлович!.. Вы прочтете это письмо много позже, когда меня, вероятно, не будет уже на этом свете. Все равно, моя любовь к вам останется — навсегда… Дай вам Господь жизнь светлую, чистую и благородную — верю, что так и будет. Надеюсь на малое число ошибок и на многое число дел добрых. Ошибок не оправдывайте, но не унывайте, добром не гордитесь. Обнимаю вас с любовью и с самым искренним желанием всего лучшего. Ваш прадед Бор. Зайцев».

Дополняют издание исчерпывающие комментарии и указатель имен. На редкость безупречная корректура.

Зинаида Серебрякова. Альбом. Автор текста Наталия Александрова. М., «Белый город», 2001, 47 стр.

Альбом был давно анонсирован издательством в предыдущих книгах из серии «Мастера живописи», и я с нетерпением ждал его. Серебрякову издавали и в советские годы, но достать ее альбом было немыслимо. Во всяком случае, у моего деда Леонида, выпускника монументально-фрескового отделения Института искусств, с юности влюбленного в работы Серебряковой (что равносильно влюбленности в саму художницу, ведь лучшие ее работы — это автопортреты), — так вот, у него были только открытки с репродукциями, отпечатанные ленинградской типографией имени Ивана Федорова в начале 30-х годов. Одна из них, «Девушка со свечой», всегда стояла в рамке на дедушкином секретере. Озаренная свечой девушка в ночной сорочке — для нас с сестренкой это была не репродукция картины из собрания Русского музея; эта озаренная девушка — кто-то из наших, думали мы, придет время, и нам непременно объяснят степень нашего родства…

В альбоме об этом портрете — всего две строчки, зато сама «Девушка со свечой» — во всей красе итальянской полиграфии. Немного жалко, что толковое повествование о жизни и творчестве временами сбивается на скороговорку экскурсовода. А там, где можно обойтись одним словом, теснятся три. «Она много рисовала, постоянно рисовала своих детей, особенно любила рисовать женские лица…» Ощущение, что автора подгоняли сроки. Есть сбои и буквальные — в строчках (в чем, конечно же, виноват не автор, а поспешность на верстке). К примеру, смысл последнего абзаца на стр. 36 совершенно не поддается расшифровке. Все это досадно, но вовсе не портит праздника — того, что теперь всегда со мной.

Почему-то мечтается, чтобы альбом Зинаиды Евгеньевны Серебряковой вовремя попал на глаза русским девочкам-подросткам, ведь каждый ее эскиз — очевидный, чистейший образец вечной женственности. После такой книги (хочется верить!) вряд ли возьмешь в руки «Cool-girl» или отбойный «Молоток».

Мартиролог русской военно-морской эмиграции по изданиям 1920–2000 гг. Редактор В. В. Лобыцын. М., «Пашков дом» — Феодосия, «Коктебель», 2001, 192 стр.

Книга памяти. Появилась она почти через двадцать лет после того, как в Лондоне скончался последний офицер Российского Императорского флота лейтенант Александр Цытович.

Редактор книги в предисловии пишет: «Мы попытались впервые составить мартиролог чинов Российского флота и Морского ведомства, в изгнании скончавшихся. Собрав сведения об их кончине со страниц печатных изданий начиная с 1920 г., мы составили список из 1890 фамилий. Много это или мало?.. Общее число лиц, причастных флоту, составляло более восьми тысяч человек…»

Список горестный, как всякий мартиролог, и очень скупой — по пять-шесть строчек на одного офицера. Но замечательно, что при этом составители приводят информацию о географических названиях, данных в честь офицеров русского флота, а также сведения об их основных литературных трудах; по большей части это воспоминания, до сих пор хранящиеся в рукописях. Им было о чем рассказать. Сюжеты их жизней были закручены так, что позавидовал бы любой мастер детективного жанра…

Вот только четыре наугад взятые фамилии.

«Афанасьев Григорий Митрофанович — гардемарин, 5 июля 1922 окончил Морской корпус в Бизерте, мичман французского флота. 24 мая 1940 погиб в проливе Ла-Манш на эсминце „Шакал“, пожертвовав собой для спасения команды; посмертно награжден французским правительством орденом Почетного легиона…»

«Грабарь Петр Николаевич — пулеметчик посыльного судна „Китобой“ Морских сил Северо-Западной армии, на котором в 1920 г. перешел до Копенгагена в знаменитом походе Ревель — Севастополь — Бизерта; в эмиграции — выдающийся французский иммунолог… Умер 26.01.1986, Париж».

«Дураков Алексей Петрович — гардемарин, окончил морское училище во Владивостоке (1920), будучи югославским партизаном, в августе 1944-го погиб в бою с немцами около Куманова в Сербии…»

«Щуров Павел Александрович — гардемарин, окончил бизертинский Морской корпус (1923), принял монашеский постриг и скончался как иеромонах Иов 18.08.1933 в монастыре Святого Иова Почаевского, Чехословакия…»

Ярослав Голованов. Заметки вашего современника. 1953–2000. В 3-х томах. Предисловие Юрия Карякина. Оформление Бориса Жутовского. М., «Доброе слово», 2001.

Не дожидаясь потомков, самому распорядиться дневником — это сейчас модно. Прижизненные дневниковые книги известных людей стали популярным жанром. О его чистоте говорить не приходится. У многолетнего научного обозревателя «Комсомольской правды» Ярослава Кирилловича Голованова на первом месте в названии книги стоит хорошее тихое слово «заметки».

В три тома уместилось почти пять десятилетий. Калейдоскоп знаменитых имен, потрясающих событий, редкостных фактов, умопомрачительных цифр, далеких географических названий (в конце последнего тома есть даже «Географический указатель стран и мест, где я был, и номера записных книжек, в которых они упоминаются»)… «Ветер, шторм, любовь, жирафы…»; «Познакомился с Луи Лурмэ, заместителем капитана Кусто по полярным экспедициям… Приглашал меня в Гренландию…»; «Ричмонд похож на Атланту…»; «Опять еду на аэрокосмический салон в Париж…»; «Из всех стран, где я побывал, Новая Зеландия показалась мне самой человечной и разумно устроенной…»

Эта феерия удачливости, остроумия, спортивного азарта и жизнелюбия может вызвать раздражение у того, кто просто пролистает головановские «Заметки…» и не ощутит ни одиночества автора, ни того, что жизнь, столь богатая на друзей и путешествия, — это еще и прощания, и проводы.