Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 11, 2002

Как видим, писатель зафиксировал ситуацию, типичную для современного мира, независимую от места обитания и политического строя. Всюду на земном шаре город отрывает от деревни ее сыновей и дочерей. Хотя в Советском Союзе процесс урбанизации был наиболее стремительным и наиболее мучительным. «Два месяца в деревне» — именно такова первая половина названия — понадобилось Ладо, чтобы испытать на собственной шкуре одно из самых фундаментальных и болезненных противоречий современности.

Что касается хеппи-энда, заявленного в начале романа, то это отчасти некая уловка, придающая повествованию еще и детективный интерес. С другой стороны, желанная женитьба героя переводит всю историю в некий развлекательно-водевильный ряд и снимает все вопросы. Хотя очевидно, что всерьез женить Ладо на его прелестной модели никак нельзя — это люди разной породы. Но и бросать полюбившегося героя одного в зимнем городе — тоже жестоко. Читатель не простит. Поэтому поневоле приходится сыграть, как говорит мудрый учитель Ладо, некую «травестию невинности» и сделать вид, что возвращение Энкиду возможно. Именно через женитьбу на чистой и юной девушке — противоположности блудницы Шамхат, увлекающей на путь цивилизации. Но Энкиду, возвращенный в первозданность, к своим стадам, уже не Энкиду. Поэтому, сделав вид, что женит героя, писатель был вынужден исключить и древний мифологический мотив.

И все же взрослеющему и социально прозревающему — от романа к роману — герою от судьбы не уйти. Можно утверждать, что в прозе Эбаноидзе мы имеем дело с одним типом героя, опирающимся на психофизиологический фундамент личности автора и всегда находящимся в центре повествования. Очевидно, что произведения писателя носят лирико-эпический характер. (Это подтверждается и его экспрессивным стилем, схватывающим суть характера или пейзажа. Писатель может только заметить, что «туман вдыхает и выдыхает дом на склоне горы», а у читателя сразу возникает живая картина…)

Как и в первом романе, герой «Ныне отпущаеши…» возвращается в Тбилиси в декабре. Зовут его Лаврентий — отец работал в ведомстве борца с социализмом и первого демократа (каковым рекомендует себя периодически оживающий восковой манекен Лаврентия Павловича Берии). Фамилия героя говорящая — Оболадзе. В переводе — «осиротевший». («Автор сигналит нам, что органичные связи отрезаны, и всю эту драму герой проводит на подмостках в роли, которая ему навязана» — Л. Аннинский.) Он не скульптор, а журналист. Приехал из Москвы, где живет уже давно. Конечно, куда еще было податься нашему Энкиду, как не в Москву, — в Тбилиси он деревенщина, в деревне — горожанин. Обретает относительную идентичность только в многонациональном городе — просто грузин. К тому же только там в наличии полный набор соблазнов цивилизации. Работает на телевидении. (Это уж настоящая Шамхат.) Его ценят за смелые и правдивые репортажи. Семейная жизнь не сложилась. Пользуется успехом у женщин. Но все еще любит девочку из своего детства, двоюродную сестру, живущую в родном Тбилиси. Она все эти годы замужем. Такой же холодный и слякотный декабрь, как и в конце первого романа. До отвращения очевидно, что разум не залог разумности мира, но лишь свидетель его безумств. Жениться больше не на ком. Остается, как мифическому герою, только умереть.

«Реквием» — первая часть триптиха — посвящен апрельским событиям, когда советское руководство Грузии разгоняло мирную демонстрацию. В центре история юной жизни, оборвавшейся в те дни. Отнюдь не случайно, что она, как и героиня первого романа, — тоже Нина, имя классическое для русской литературы со времен Грибоедова. Только по-домашнему зовут ее — звали! — не Нуца, а Нино.

Эта часть сделана подчеркнуто журналистски — встречи с людьми, разговоры, видеозаписи. Русский парень, послушник Паша, также участник тех событий, тогда еще в солдатской форме. Выносил пострадавших из побоища. Теперь истово замаливает не им совершенные грехи. Журналист не тычет пальцем в виноватых. Ткань бытия пестра и многоосновна. Кто в этом мире без вины? Ведь часть ее и на нем, оставившем свою родину.

Даже в этом самом политизированном романе Эбаноидзе остается вне политики. Цель его — создание картины, сохраняющей все пропорции реальности. Он обеспечивает фон народной крестьянской мудрости, который выявляет все безумие, совершающееся в Городе. «Ныне отпущаеши…» — роман без хеппи-энда. Потому что написан в другое время и о другой жизни. Поставленный рядом с первым, дает представление о течении жизни, таком же извилистом, как река, упрямо пробивающая русло в скальной породе времени.

…Когда перед глазами героя, летящего из Москвы, возникает родная речка, с разгону налетающая на Синий камень, последние сомнения исчезают: все-таки «брак по-имеретински» не состоялся. Энкиду не вернулся. Его тело, то есть тело журналиста Оболадзе, ищет под пулями на улицах родного города неистовая Луиза, девочка из его детства, проведенного возле родной реки, — всегда любимая Лу.

Шамхат?

Нуца?

Поэтическое поле русской поэзии заселено густо. Найти в нем свое особенное место все труднее и труднее. Кажется, Глебу Шульпякову это удалось. У него сильное чувство формы и острое зрение. К ритму он относится с большим пиететом, его стихи исполнены элегантной простоты и музыкальности. Он не боится неточной рифмы и выразительной шероховатости.

Два рецензента уже писали о свойствах стихов автора. Первый, Владимир Губайловский, утверждал, что им присуща смазанность и нечеткость окружающего мира, некая метафизическая близорукость. Для рецензента «Русского Журнала» автор, наоборот, — мастер цепкого взгляда, мастер формы и детали, как никто из современных поэтов, дотошен в мелочах.

И оба рецензента правы.

Просто в первом случае разговор шел о содержательном уровне стихов Шульпякова. То есть о том, что современный мир, увиденный его глазами, не имеет четко выраженной осмысленности, структуры, стержня. Его мир — это мир, который прячет «большой» смысл, прикрываясь второстепенными, «малыми» смыслами. Отсюда — поэтическая близорукость автора, некая, что ли, куриная слепота, царящая в его стихах, и как следствие — бесконечные сумерки за окном («Вечер, печальный, как снег на картине…», «…Между тем стемнело…», «И вот под вечер, сидя на холме…»); а если время года — то весна, когда еще ничего не понятно, или поздняя осень, когда все вокруг теряет отчетливые формы и линии. Зима или лето (то есть «однозначные» времена года) появляются только в тех случаях, когда автор уверен в содержании собственного высказывания — как в стихотворениях «Я о том же, я просто не знаю…» или «Скоро кончится лето…»; но ведь и «зимой все засыпано снегом». Снежит, смеркается, моросит, светлеет. У поэта своя погода и свой календарь.