Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2002

— Да, в самые ближайшие дни, — заверил Володька.

— Хорошо бы, а то дочь с зятьком места себе не находят. Понятно же, как им с нами. Это вот раньше у моего бати такой домище в центре Перми стоял — пять семей жило, и встречались только утром за завтраком и вечером, после работы, когда ужинать надо было…

— Да, да…

— А у нас тут трехкомнатная теперь, и впятером — глаза друг дружке до того измозолили! Надо разъехаться, пока по-хорошему.

— М-да-а…

— Договорился, значит? — спросил я Володьку, когда мужичок ушел.

Тот посмотрел на меня почти что со злобой:

— А что делать?

Я пожал плечами.

— Вот-вот, ты только плечиками и можешь жать… Бизнес, Роман, — это дело такое: шаг не туда — и все.

— Я уже слышал подобное. — Мне вспомнился сосед Сергей Андреевич и его рассуждения о жизни; Володька, спасибо, не стал рассуждать, а посыпал конкретными указаниями:

— Ты тут давай потихоньку собирайся. Бутылки вынеси, а то вон повсюду, мужик охренел. Газеты, хлам всякий, коробки на шкафу…

— Это твое, — вставил я.

— Да выбрасывай — нечего… С Маринкой-то у тебя как, окончательно?

— Мы давно разошлись.

— Ну, может, и к лучшему. Ко мне пока переедешь.

Я снова пожал плечами.

Посидели за кухонным столом друг напротив друга; Володька крутил в руках мою пачку «Бонда», даже открыл ее, заглянул внутрь, то ли собираясь взять и закурить, то ли считая сигареты. Потом закрыл, бросил на клеенку. Поднялся.

— Ладно, ехать надо. Завтра день не из легких…

— Давай.

— Ты, значит, утром в офис? — Шеф не то что спросил, а скорее напомнил.

— Уху. — Я кивнул и пошел к двери вслед за ним.

— Много было звонков?

— Достаточно. Целый лист исписал.

Володька обувал туфли при помощи ложечки. Я ожидал, что он потребует у меня список звонивших, но он не потребовал. Вместо этого дал новое указание:

— Всем, даже если вдруг мать или Татьяна будут звонить, говори, что уехал на два дня в… — он на секунду задумался, — в Тверь. Хорошо?

— Ладно, скажу, что в Тверь.

Уже выходя, Володька улыбнулся как-то по-старому, как когда-то в школьные времена, когда удавалось выйти сухим из рискованной проделки. Улыбнулся, сказал:

— Не кисни, Ромка, прорвемся!

— Да уж, — я тоже попытался изобразить улыбку, — надеюсь.

— Надеяться мало. Действовать надо.

Я чуть было привычно не пожал плечами — вовремя удержался, кивнул вместо этого. Дескать, готов действовать.

Такие сложные процедуры, как продажа машины, квартиры, у Володьки прошли необыкновенно легко и быстро, и уже через неделю я жил в его трехкомнатке на берегу Финского залива, а шеф мой катался по городу на метро или ловил частника.

Моя работа по-прежнему заключалась в снимании телефонной трубки и фразе: «Извините, Владимира Дмитриевича сейчас нет». Иногда я уже просто не реагировал на воркование телефона, а продолжал как ни в чем не бывало палить по фашистам или бандитам. Действительно, сколько можно быть дрессированным попкой?..

Ночевать на Приморскую я шел нехотя, через силу. Очень там было неуютно, и в первую очередь, конечно, из-за Володькиной Юли… И в обычном состоянии она была капризная, резкая, до тупости упертая в каждой своей реплике, а тут еще — неприятности… Вообще как сиамская кошка стала — шерсть то и дело дыбом поднимается, при любой возможности в глотку когтями вцепиться готова.

По утрам, когда мы с Володькой завтракали, она входила на кухню в розовой ворсистой пижаме, с кислющей, припухшей рожей, всклокоченными волосами и тут же традиционно лезла в холодильник. Покопавшись там пару минут, досадливо хлопала дверцей, точно мы (а скорей всего — один я) съели что-то, что предназначалось ей. Иногда Володька спрашивал: «Юль, чего ты ищешь?» И она скрипучим, застоявшимся голосом задавала ответный вопрос: «А сока виноградного нет?» Володька лишь усмехался. «Купи вечером», — приказывала тогда любимая. «Если не забуду, — начинал раздражаться тот, — куплю». Голос Юли становился чище и властнее: «Не забудь, пожалуйста!».

Потом, сев на табурет закинув ногу на ногу и оголив свои белоснежные, до глянцевого блеска гладчайшие икры и коленки, Юля принималась планировать грядущий день. И обязательно ей нужно было в какой-то бутик или в солярий или же в парикмахерскую и тому подобное. Сперва Володька обычно делал вид, что не слышит, но кончалось неизбежно тем, что ему приходилось выкладывать ей пятьсот рублей, а то и тысячу.

Провожая любящего на работу не на работу (да, совсем непонятно куда), Юля требовала, чтоб он возвращался как можно быстрее, жаловалась, что ей одиноко, что здесь негде бывать, и тут же упрекала, что он ее давно никуда не выводил, что она тупеет в четырех стенах. Володька же в оправдание лишь бормотал: «Видишь, какой период сейчас. Вот расхлебаюсь, заживем снова по полной программе…» — и медленно пятился в парадное, одновременно кивая последней за утро жалобе своей девушки: «Слышишь, я устала ждать! Я не могу!»

Если Володька не спешил, не тормозил тачку возле дома, на Кораблестроителей, мы вместе шагали к метро. Обычно всю дорогу, а это минут пятнадцать, молчали, хотя меня каждый раз подмывало дать ему чистосердечный дружеский совет: «Выгони ты ее, пускай катится. От нее же одни напряги, да она просто из тебя тряпку делает, а ты… Зачем, Вовка?!» Это я повторял раза четыре в неделю, но сказать, понятное дело, ни за что б не согласился. Тем более сам убедился, каково быть одному, точнее — без любимой. Пусть стерва, но если любишь… А так даже мыться нет сил, не то что вылезать из банкротства.

Меня Юля как бы не замечала. За все время жизни в одной квартире она напрямую не сказала мне ни слова, хотя часто взглядывала так, словно беззвучно выкрикивала: «Чего тебе здесь надо? Откуда ты свалился, ублюдок?! Ну-ка — собрал вещички и покатился!» И в своем взгляде я чувствовал то же самое, тот же самый крик, те же слова. И мне так сильно, что я даже видел это во сне, хотелось дать ей пощечину. Именно — ладонью с размаху хлестнуть по ее отполированному кремами и йогуртами личику фарфоровой куклы; и я гадал, раздастся ли шлепок как об мягкое или я отобью руку о фарфор… А как она себя поведет — завизжит? тоже постарается меня ударить? оторопеет?.. Я старался не оставаться с ней наедине, сразу по приходе (если Володьки еще не было дома) прятался в спортзальчике, где теперь, на перенесенном из кабинета диване, ночевал.

Думаю, наша взаимная с Юлей антипатия и подтолкнула меня к мысли о том, что пора смыться из Питера… Ночи три я провел в «Дизайне» — переделанной в гостиницу коммуналке — что в районе метро «Ломоносовская». Сутки там стоили всего полтинник, и это не особо било по моим финансам.

Я покупал бутылок пять пива, пару воблочек с икрой и до поздней ночи не спеша смаковал. В первую очередь смаковал одиночество, возможность делать что захочу, свободу пройтись по коридору, не боясь столкнуться со взглядом Юли, а потом лечь в постель, зная, что утром не услышу ее скрипучего, заспанного голоса… Володьке я слал сообщение на пейджер: «Сегодня к тебе прийти не могу. Личные обстоятельства». Получал от него в ответ какое-то унылое: «Желаю удачи». Может, ему тоже теперь хотелось повеселиться с девчонками. Любовь-то любовь, но в такой любви, как у него к Юле, уверен, приятного мало.