Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 2, 2003)

И все же это действительно комментарии, причем комментарии к учебному процессу, и посвящение книги учащимся — не случайно. Однако комментарии эти — не к «изложению основных положений» греческой философии, которое само есть комментарий, а к тому, что предшествует любой концептуализации и систематическому изложению, — к переводу. В основе многочисленных учебных курсов Васильевой, предметом которых был анализ фрагментов текстов досократиков, Платона и Аристотеля, лежала ее убежденность в том, что понимание греческой мысли может возникнуть лишь в опыте осмысленного перевода текста-источника, ведь «всякий перевод — дело мастера, при том, что не только его делает мастер, но и оно делает мастером того, кто его делает. Это что касается умения. Оглянись, переводчик, пока ты еще в недоумении. Может быть, потом будет поздно» (глава «Оглянись в недоумении»). Внимание переводчика даже не к структурной единице текста, а к слову, характерное для включенных в книгу статей и размышлений, которое, казалось бы, неизбежно сужает горизонт исследования, в действительности скорее является отказом от «прямой перспективы» обозревания своего предмета в пользу обратной, когда целое текста видно только сквозь его мельчайшую частицу. Напротив, легкость обобщения и построения масштабных картин «эволюции греческой философской мысли» обычно покупается забвением того, что философская мысль дана нам в форме текста, текст состоит из слов, а сколько-нибудь внимательный анализ слова заставляет тонуть в смысловом многоголосье.

Текст-источник раскрывает свою внутреннюю бесконечность, вызывая массу «комментариев» даже при самом поверхностном с ним знакомстве. Учитель («мастер») здесь в гораздо большей степени необходим, чем при ознакомлении учащегося с «основными положениями», ввиду отсутствия «правил избегания ошибок», каковые правила можно выучить. Мастер в свою очередь также не является держателем единственно правильного комментария, что можно видеть на примере часто упоминаемого Васильевой М. Хайдеггера, чья артистическая философия возникла во многом из требования перевода текстов греческих классиков, аутентичного породившей их культуре.

Итак, «Комментарии…» (и комментарии) являются зримым результатом такого рода учебного процесса, но сами по себе они его не исчерпывают и тем более не заменяют, а лишь указывают на него как на нечто, вообще говоря, возможное. Центральная по своему положению в книге глава — «„День открытых дверей“ в платоновской Академии», где на примере композиции и структуры диалога «Теэтет» демонстрируется модель «академического обучения»:

«Неужели перед нами приоткрывается святая святых Академии? Несомненно! В Академии сегодня день открытых дверей! Именно это означает тот парадный гул, который не отпускал нас от текста и заставлял вновь в него вчитываться. Теперь понятно — вчитываясь, нужно еще смотреть во все глаза по сторонам — мы внутри Академии, такое бывает не каждый день. Мы имеем возможность видеть, какая здесь ведется работа, какими методами, на каком материале, в каких формах.

Итак, примечаем. Занятия проходят в небольших группах, в данном случае межвозрастных, старые вместе с малыми. Работа ведется как индивидуально, так и перекрестно, в присутствии и при участии слушателей. Протагонистом остается Сократ (учитель), второй актер вызывается попеременно. Как водится, иные отнекиваются, но Сократ так или иначе добивается своего, и отвечать приходится всем, не только отличникам…

Ставится вопрос — что есть знание? Он обсуждается пространно и долго, дается не один вариант ответа, все варианты обсуждаются многосторонне, с привлечением наглядных примеров, цитат, мифов, гипотетических картин…

Философы-предшественники и философы-оппоненты упоминаются без счета. Цитаты редки и повторяются неоднократно…

Но что же мы видим в качестве итога, сухого остатка? — Отсутствие решения в конце диалога. Такое позволяли себе только в Академии».

«Отсутствие решения» не является ни признанием в собственной некомпетентности, ни софистическим релятивизмом, но формой служения Истине, которая «требует от человека выхода за пределы своей смертной природы». Книга Васильевой заканчивается неожиданно: тезисами о смысле жизни. Речь в них не идет ни о философии, ни об античности, но лишь о том, что «жизнь есть форма и потому сама есть смысл… Жизнь творится как художественное произведение, обрастая подробностями, деталями, перипетиями, переживаниями». Но процесс творения не бесконечен: он имеет цель, предполагает завершение, «быть» стремится к «есть». «И тогда уже становится важнее всего вовремя и на месте поставить последнюю точку, наложить последний мазок, взять последнюю ноту. Жизнь как смысл не знает ни „было“, ни „будет“, она всегда „Есть“». Неожиданность финала побуждает ко второму прочтению, из которого убеждаешься, что тема жизни и смысла, «быть» и «Есть», — главная тема книги, по отношению к которой все остальные имеют лишь «технический» характер; особенность же этой темы в том, что она не поддается абстрактному рассмотрению, уходя в области своей «исторической прописки», то есть в античность Платона и Поликлета, в напряженность вопроса о форме и жизни, текущем и неизменном.

Виктор Шендерович. Здесь было НТВ. М., «Захаров», 2002, 320 стр.

Этой книге куда больше подошло бы название «Записки городского невротика» (см. ниже о книге Вуди Аллена под этим титулом). Написана она гораздо лучше, нежели большинство текстов американца, потому что у автора есть Святое. Жаль, что оно такое специфичное. Всегда лучше, когда во что-нибудь веришь: оно и для творчества благотворнее. Правда, заносит иногда в пафос, но для меня это не ругательное слово.

Если же говорить серьезно, перед нами жуткое и поучительное зрелище — честное и талантливое саморазоблачение человека, имевшего неосторожность поверить в правоту и совершенство одной из сторон в конфликте двух заведомо омерзительных сущностей. Опасно переносить диссидентскую мораль, сформировавшуюся как-никак еще в расцвете советской власти, на ситуацию полной взаимной деградации оппонентов, когда добро от зла уже практически неотличимо. Правду сказать, еще во взаимно открытой переписке Шендеровича с Кохом оппоненты стоили друг друга. Впрочем, в книге «Здесь было НТВ» есть по-настоящему славные страницы, в которых автор обретает вдруг и самоиронию (подлинную, а не имитируемую), и трезвый взгляд на ситуацию и даже позволяет себе ощутить некоторый ужас от того, в какое безнадежное и ложное противостояние его занесло. Как ни кинь, а книга талантливая. Впрочем, это лишь проблески, и автор тут же вновь принимается доказывать неведомо кому (себя он, надеюсь, все равно никогда в этом не убедит), что он настоящий либерал, безупречный, как Киселев, и пассионарный, как Политковская. Как бы то ни было, книга чрезвычайно показательна. После нее начинаешь ненавидеть Гусинского уже по-настоящему. Кем надо быть, чтобы покупать романтического семидесятника, истинного поэта, человека большого и честного таланта, на святые для него понятия свободы, чести, дружества, командной солидарности… и для чего, Боже мой?!