Марина Эшли - Нюркин князь

“Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была, — затянул кто-то звонко, — одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра”.

“Молодая” засмущалась, спрятала лицо у Матвея на груди. Он обнял ее взрослым солидным жестом.

“Роспрягайтэ, хлопци, конэй та й лягайтэ спочивать…” — запел было дядя Мыкола. Однако голос у него пресекся. До раскулачивания держал он коней. И теперь убивался за ними больше, чем за всем остальным своим добром. Мужики постарались, чтоб не попал он в коногоны. Не рвал себе сердце при виде ослепших от подземной работы коняг горемычных. Пусть помнит своих славных лошадей.

Хохлы не дали оборваться песне, подхватили дружно: “А я пиду в сад зэлэный та й крыныченьку копать!”.

У дядечки Степаныча оказался неожиданно красивый и густой голос: “Ой да не вечер, да не вечер, мне малым-мало спалось…”

Он так пел, что за душу брало.

“…Мне малым-мало спалось да во сне привиделось”.

Нюрка, примостившаяся у выхода, заплакала, это же как будто про нее пелось. Встала и потихоньку вышла. Во дворе какой-то мужик смоктал цигарку. Так жадно только младенцы, оголодав, тянут материнские титьки да шахтеры, томившиеся целый день в забое без табака, самокрутки.

— Не горюй, Нюрка, будет и тебе князь, — утешил он.

“Нету есаула, как в песне, кто б растолковал мне горькую мою участь”, — думала она по дороге домой, уходя подальше от веселья.

— Зря… — вздохнул вечером, глядя на зареванную Нюрку, отец, — Матвеев батька, говорят, червонцев царских зашил в пояс и привез. Бедствовать не будут.

Похоже на правду. У Нюрки дома ложки деревянные, самодельные. Да пара мисок на все про все. Матвеевы родители какой-никакой посудой обзавелись. Люди поговаривают, что и строиться скоро начнут по-настоящему.

А дядя Мыкола первым делом возвел конюшни. Мужики решили, что хохол умом тронулся: конюшни без лошадей. А польза вышла всем. И развлечение. Мыкола зазывал к себе кочующих мимо Волчьей Балки цыган. Они торговали по мелочи, меняли всячину. Цыганки гадали и пугали баб казенным домом и дальней дорогой. Можно подумать, мало казенного дома и дороги всем здешним выпало. А Мыкола тем временем пестовал цыганских коней, морды целовал и запахом ихним надышаться не мог.

Пришел мужик с Холодной Балки. Там построились уголовники, которым разрешили поселение.

— Цыгане у вас?

Можно подумать, ослеп. По юбкам же ступает, разложенным вокруг сидящих на земле гадалок.

— Проверка завтра. Пусть снимаются. А то и вам достанется, и их заберут.

Вот откуда уголовники наперед знают?

Цыгане засуетились.

Юрка-цыган, скрипя сапогами, подошел к Нюрке. Посмотрел в глаза, как в душу заглянул.

— Поехали со мной! — заговорил страстно. — Поехали! У вас как в клетке. Я тебе волю покажу. Степь за Волчьей Балкой громадная. Ковыль носит. Кони поскачут, нас унесут.

Глаза у него чернющие, где зрачки — не разберешь. Оттого они как омуты. Утонуть можно. И все забыть. Кудри темной шапкой. Нос чуток крючком, но это лица не портит. Придает только схожесть с какой-то гордой птицей. Орлом. Под правым глазом на смуглой щеке малюсенькая родинка. Ждет, чтоб ее расцеловали горячие губы.

— Поехали со мной. Мы сначала в Бессарабию. Там сытно. А потом дальше, куда глаза глядят, — он понял, что Нюрка колеблется, и сыпал доводами.

— Твои тут скажут, что похоронили тебя. А мы новый документ выправим. А?

Документ — это, конечно, враки, какие у цыган документы. Но может, и правда? Упорхнуть вольной птицей. В неведомую Бессарабию. С Юркой. Утонуть в его глазах-омутах, миловаться его родинкой? Разве ее что держит?

У Нюрки в голове помутилось было. Нашла в себе силы покачать отрицательно и пойти прочь. Вот бежать сил не было. Тянуло обратно.

— Ох, и счастливая же ты, Нюрка, — поднялась глупая баба с земли, где ей цыганка гадала, — мне б такого красавчика. Все б забыла в его объятиях.

А цыганка схватила Нюрку за руку:

— Ну-ка покажи. Первую свою любовь ты не обрадовала…

Нюрка вырвалась:

— Не надо, не хочу.

Цыгане покидали вещи в кибитки и тронулись. Нюрка не видела, она слышала, приложив ухо к окну. Камень стукнул в закрытую ставню. Нюрка выскочила на порог. Юрка! Яркий даже в сумерках. В белой кружевной рубашке. А исподняя рубаха, без рукавов, желтоватая.

— Хочешь, я останусь? Осяду! — простонал он. — На шахту пойду! Или по металлу, я кузнецом могу.

Смуглая кожа просвечивала на мускулистых руках сквозь белые кружева. А вот желтый цвет резанул по глазам. Нюркина судьба решалась, а она удивлялась, что не надел он белое исподнее. Ах, цыган-цыган, ему все равно. Только бы ярко.

— Нет. Ты не сможешь. Ты здесь зачахнешь, — вздохнула Нюрка.

— Эх, — махнул Юрка рукой, вскочил на коня и ускакал догонять своих.

— Теперь и не знаешь, что лучше, — неожиданно грустно сказал отец, глядя на Нюрку. — Такие времена.

Непонятно, о чем это он.

Нюрка к стволу сосновому приникла. Запах смолы. От Юрки похоже пахло. Смолой, костром. Тоскливо ей стало. Надо же, какая-то рубашка. Неужели это было то самое, что она всю жизнь ждала? Пропустила. Не исполнилось.

Прибывали новые люди, поселки вокруг шахт разрастались и сливались в один большой. Старожилы держались вместе и выражали недовольство, когда их дети дружбу водили и любовь крутили с чужими. “Он с Холодной Балки, там одна шпана живет!” Да разве запретишь молодежи: прошлой жизни она не знала, для нее эта стала привычная. За год еще две свадьбы случились в Волчьей Балке.

На Нюрку засматривались, но что-то всех отпугивало. Шутили: “Разве Нюрка пойдет за кого, цыганскому барону и то от ворот поворот дала. Она, не иначе, князя ждет”. Это Юрку-цыгана людская молва превратила в барона.

“Вот глупые, — жаловалась Нюрка сосне, — никого я не жду”.

Нюрка проснулась от странного ощущения. Как будто кто-то толкнул ее изнутри. Или что-то сказал во сне. Или позвал? Она почему-то не смогла усидеть дома этим утром. Ноги сами понесли ее на пятачок.

Пятачок — место такое, небольшой разъезд между поселками. Несколько контор, похожий на сарай магазин, открытый раз в месяц, когда им по спискам выдавали хлеб. Доска объявлений на обшарпанной стене. Направо — Волчья Балка, налево — Холодная, прямо — бараки. Дорога от станции, дорога к шахте, дорога на рудокомбинат…

Нюрка так спешила к пятачку, что испугала соседку. Тетя Шура, спозаранку копающаяся в своем огороде, выпрямилась и ойкнула:

— Нюрка? Сегодня десятое, я хлеб пропустила?

— Нет, десятое на той неделе. Я посмотреть, что нового.

Какой сегодня особенный, солнечный день. И Шурин огород казался волшебным. И грязный их пятачок. И окна контор, составленные из кусков битого стекла.

Увезли рабочих на комбинат. Вернулась из шахты и разошлась по домам ночная смена. Со станции подъехали две телеги. Новый народ привезли на ненасытную шахту. Люди слезли, топтались, ошалело оглядывались, пока их “определяли”.