Синтия Озик - Учеба

Юну это очень беспокоит, хотя Чаймсы и позволяют ей платить за квартиру больше их: они просто не могли ей отказать — так она их умоляла. Поначалу она старается не мозолить им глаза, напоминает по нескольку раз на дню: мол, если они жалеют, что пригласили ее поселиться с ними, пусть, ни минуты не колеблясь, так и скажут. Она все еще не может поверить, что они и в самом деле хотят жить с ней. Они постоянно сравнивают ее с Розали, вспоминают, как ужасно временами вела себя Розали. Она имела привычку спать до последней минуты, а ведь понимала, как не понимать: они рассчитывали, что она приготовит завтрак, — у них обоих тогда было очень жесткое расписание, куда более жесткое, чем у этой лежебоки Розали, а если они не позавтракают, то проходят голодными до ужина. Они рассказывают множество историй про Розали, и все выставляют ее в плохом свете. Юна намеревается ни в чем — насколько это возможно — не походить на Розали: к примеру, берет за правило готовить им завтрак каждый день, притом что Мэри и Клемент, даже несколько оторопев от такого рвения, сказали, что это ничуть не обязательно. Однако Мэри при этом замечает: почему бы Юне, раз уж она все равно встает, заодно не давать Кристине ее семичасовую бутылочку — ведь ей надо будет проснуться всего на четверть часа раньше. Иногда Юне приходится подниматься чуть ли не на час раньше, но она не ропщет: всякий раз, взяв Кристину на руки, она преисполняется благодарности — какое сокровище ей доверяют. Она знает: из Кристины выйдет нечто необыкновенное.

Кроме того, она старается помогать чем только может: ведь Клемент из кожи вон лезет, чтобы выбить для нее у семинарии что-то вроде стипендии. Это будет только справедливо, говорит он, теперь Юна выполняет практически половину его работы, пусть даже она и не вникает в суть. Клемент три раза в неделю уезжает в Нью-Йорк и всякий раз возвращается, кипя от возмущения.

— Они уверяют, будто бюджет утвержден и не подлежит пересмотру, — говорит он. Или: — Они не понимают, чтоб их черт подрал, масштаба моей работы. Говорят, деньги на младших научных сотрудников не положены никому ниже доцента. Полная чушь! Но ты, Юна, не волнуйся: мы для тебя что-нибудь выбьем.

Юна говорит, что она и не волнуется: у нее пока что есть деньги в банке — бабушка два года назад открыла на ее имя счет, и каждый год в Юнин день рождения и на праздники клала на него по семьдесят пять долларов. Мэри говорит, что Юнина бабушка умерла как нельзя более некстати.

— Бабушки больше не нужны, — говорит Клемент, — их заменили стипендии.

— Получай Юна сейчас свои фулбрайтовские деньги, они бы очень пригодились, — говорит Мэри несколько более нервно, чем обычно.

— Получай Юна фулбрайтовские деньги, — говорит Клемент, — она сейчас была бы в Турции, и где были бы мы? Послушай, Юна, я их как-нибудь да дожму, так что ты не беспокойся из-за пети-мети.

Стоит Чаймсам упомянуть об утраченной стипендии — а упоминают они о ней, как кажется Юне, часто, хотя на самом деле не так уж и часто, — и ее пронзает чувство вины. Стипендию, как она и опасалась, ей дали, и ее руководитель, вернувшись с Мартас-Виньярд с женой и сыновьями, пришел в ярость. Обозвал Юну дурой и дезертиршей, когда она сказала, что откажется от стипендии — и какой стипендии! — и добро б еще было ради чего. Но речь-то идет не о жизни, а всего лишь об оценке успехов, сказала Юна. Он справился: не в том ли дело, что она, как и все прочие, собралась замуж? Сказал, что он и вообще против женщин в университетах: они ничего не могут довести до конца — им нельзя доверять. Ее беда, просветил он Юну, в том, что ей слабо налечь на работу всерьез. Порой Юна задумывается: а что, если в чем-то он и прав? Она занимается хозяйством — стирает, стелет постели, нянчит ребенка (но это же не обычный ребенок), точь-в-точь как если бы вышла замуж. И хотя она вдрызг выматывается, потому что сверх всего помогает Клементу, все равно работой это не назовешь: ведь она толком не понимает, к чему Клемент ведет. Он уже объяснил, что ему просто некогда растолковывать ей глубинную сущность своего проекта: для человека, не сведущего в философии, она слишком сложна, а без этого Юне нечего и надеяться понять, в чем стержень его замысла. Вот почему Юна может рассчитывать лишь на самую малую толику той суммы, которую он выбивает из семинарии.

Но однажды после поездки в Нью-Йорк Клемент вихрем врывается в дом и говорит, что больше он в семинарию ни ногой. Его временно отстранили.

— Но почему? — негодует Юна. Первым делом ей приходит в голову, что Клемент слишком уж рьяно ратовал за нее. — Это потому, что ты их все время доставал? Из-за денег, я имею в виду, — казнится она.

— Не мели чушь, никакого отношения к тебе это не имеет, с чего ты взяла?

— Юна, разве ты не заметила? — говорит Мэри. Она ничуть не расстроена. — Клемент мало-помалу терял веру. Он слишком много умствовал, а это первый признак.

— В конце концов, я не мог не высказаться в Систематической догматике начистоту. — Клемент с трудом скрывает гордость. — И сегодня я довел до сведения старика Ходжеса, что, на мой взгляд, ни он, да и никто из них представления не имеют о том, на какие вопросы искали ответ гностики [21] Представители гностицизма, религиозно-дуалистического учения поздней античности (I–V века). Гностицизм притязал на «истинное» знание о Б-ге и конечных тайнах мироздания. . А он возьми да и передай наш разговор декану, ну, декан вызвал меня и спросил: уж не на пути ли я в Дамаск [22] Павел — первоначально ярый гонитель христиан — направлялся в Дамаск, чтобы преследовать членов христианской общины, но на пути в Дамаск ему было чудесное видение света с неба, после чего он стал ревностным проповедником христианства, «апостолом язычников». . «Дело в том, сэр, что современное духовенство, — так я ему ответил, — на мой взгляд, даже не подступилось к проблеме Троицы». И знаете, что ответил мне этот старый хамлет? «А что, если мы дадим вам годик-другой, мистер Чаймс, чтобы вы разобрались в себе? Ну а если к тому времени вы по-прежнему будете не в ладах с гностиками, не исключено, что вам будет привольнее среди агностиков». Смех, да и только. Я не сходя с места подал в отставку.

— Самое время, — говорит Мэри.

— Какое унижение! — причитает Юна. — Какой ужас!

Клемент, однако, темнеет от обиды, и до нее доходит, что она оплошала. Он уязвлен, сомнений нет.

— Ты придаешь чрезмерно большое значение статусу. Общество может почитать духовенство, но я не могу почитать общество — вот какой вывод я сделал из этой истории.

— В этом мире нельзя стоять на месте, — замечает Мэри. — Время от времени надо сбрасывать кожу.