Сандро Веронези - Спокойный хаос

Что и говорить, эрекции как ни бывало.

— Прошу вас, скажите мне только, да или нет, — но эта ее просьба звучит почти как приказ. — Когда вы с братом бросились в воду, чтобы спасти нас, этот мужчина пытался вас отговорить?

Ну вот. У меня сейчас много вариантов ответа, даже слишком много, чтобы я смог сделать правильный выбор. Я мог бы, например, начать с того, что я не так и уверен в том, что нам сказал этот чичисбей [73] Кавалер, постоянный спутник дамы. , или мог бы рассмотреть гипотезу о том, что веревка, которую он бросал женщинам, не была уж такой короткой, как мне помнилось, что, возможно, тогда веревка просто показалась мне короткой , видимо, он решил спасти их другим способом, менее героическим, конечно, менее зрелищным, но, если бы веревка была достаточно длинной, более надежным и здравым, учитывая то, что и нам с Карло угрожала возможность отдать богу душу, потому что он, в отличие от нас, стремящихся их спасти бессознательно, прямо как по Фрейду, — Карло в силу своей законной необходимости разбить кольцо смертей, которые, как ему казалось, преследовали его, а я, как уже говорил, чтобы не уступить ему, не отстать от него, — он, в отличие от нас, я имею в виду, тот мужчина, вероятно, вел себя более по-умному: он беспокоился о жене, но в то же время не забывал и о детях, например, он мог подумать о том, что им угрожала опасность одним махом потерять обоих родителей… Но если я углублюсь в подобные джунгли, а я уже чувствую, как во мне просыпается эта моя историческая зверская наклонность, я просто уверен, что оттуда мне больше уже не выбраться, во всяком случае, не выйти с ответом, ясным и немедленным, — да или нет — на какой претендует эта женщина. Я не хочу этого, потому что мне надоело так поступать, не могу больше, всю жизнь я делал ставку на проигрышные номера: на здравомыслие, на глубокие размышления, на хреновое посредничество, я даже не помню, ни когда это я решил так делать, ни почему, и если сейчас мне нет дороги назад, и я не смогу поступить так, как поступил мой брат, — послать на три веселых буквы того, кто встает на твоем пути, и вперед, — я всегда могу измениться, конечно, есть люди, которые и в сорок лет меняются, почему нет, и даже если это не будет настоящей переменой, глубокой, окончательной, даже если речь идет только о временном изменении здесь и сейчас, когда я отвечу на вопрос этой женщины так, как бы ей мог ответить Карло — дать опрометчивый, ясный, нахальный, мужественный, уверенный, искренний, легкомысленный ответ, в то же время признавая вероятность того, что и он может быть не прав, этому его качеству я всегда завидовал, — да ладно, наплевать, и это тоже представит меня намного больше, чем если бы я, как обычно, испражнился своими проклятыми сомнениями.

— Да.

Да нет же, Карло, давай сделаем так: допустим, что я — это ты, как в ту ночь, когда мы вместе накачивались опием, и я стал тобой на долгое, фантастическое мгновение, и выжмем все возможное из этой истории. Односложное слово, что я только что произнес, это уже сам по себе тяжкий камень, но в действительности мне от этого нет никакой выгоды, правильно? А этот случай идеален, мы просто обязаны извлечь из него выгоду. Я прав? Ну вот, давай мы ее одарим одним из твоих взглядов, крутым и похотливым, без всякого стеснения; да ты только посмотри на нее — она его выдержала, Карло, выдержала. Видишь?! Ей только что подтвердили, что ее муж пытался убить ее, представь, какая мерзость у нее сейчас на душе, и все же этот наглый взгляд она не теряет, потому что этот взгляд поразительно льстит ее эго, для нее это драгоценный комплимент ее увядающей красоте. Видишь, Карло? Сработало. Работает, даже у меня работает. В конце концов, ведь она просто женщина. О-о-о! Вот видишь?! У меня снова эрекция. На этот раз ничего удивительного, ничего нелогичного или неслыханного, а наоборот, это естественный отклик на чувство удовлетворения, которое мы прочли в глубине ее глаз — и какая нам, в сущности, разница, правда это или нет, правильно? Нам удобно прочесть это, и мы это читаем — удовлетворение, а наш взгляд ей отвечает: «Ну, ты меня и завела — я так возбужден», то есть то, что, как мы решили, будет единственное, что по-настоящему послужит ей утешением в мерзопакостной ситуации, в которую она вляпалась, и мы даже можем себе это позволить; прошу обратить на это внимание, мы безупречны, неприступны, невинны , только мы в целом мире, ведь только мы — это те-что-в-то-время-как-ее-муж-спокойно-наблюдал-как-она-тонет-как-крыса-спасли-ей-жизнь-рискуя-собственной-и-в-тот-же-день-потеряли-собственную-жену-и-сейчас-молча-страдаем-целиком-и-полностью-посвятив-себя-собственному-ребенку-и-проводим-весь-день-у-его-школы, а поэтому, черт, если это сделаем мы — именно так это работает, да? — так вот, если это сделаем мы , это значит, что это будет справедливо.

Ну вот, готово: Элеонора Симончини опускает глаза; какие вам еще нужны доказательства, что да, это именно так и работает. Конечно. А какое облегчение хоть один раз убедиться, что такое не только случается с другими. Как приятно хоть один раз в жизни почувствовать себя враждебным доминантом, который выхватывает себе, проклятье, больший кусок. Какое облегчение в том, что на этот раз мерзавец — именно я.

То, что сейчас происходит, Карло, это секрет, это священная тайна. Иоланда все видит, да, но оттуда что ей видно? Она видит эту толстую задницу, которая сначала разнюнилась, а после того как перестала скулить, прошла несколько шагов, внезапно остановилась, наклонилась и посмотрела вниз, а потом подняла голову, как будто только для того, чтобы проверить, тот господин, который всех обнимает, смотрит ли все еще на нее; и убедившись, что господин, который всех обнимает, все еще смотрит на нее, она снова опускает голову и осторожно прикасается рукой к земле, потом поднимается и возвращается к нему.

Вот, что она видит. По сути дела — ничего .

А сейчас я тебе расскажу, что случилось на самом деле, Карло, об этом никто никогда в жизни не узнает, потому что то, что происходит, делается специально для нас, и это видим только мы, и это наш с ней секрет. А происходит вот что: Элеонора Симончини поднимает свои руки состоятельной женщины до уровня наших глаз и правой рукой медленно снимает обручальное кольцо с безымянного пальца левой руки, а в глазах у нее в эту минуту жуткая смесь добра со злом — не сплошное зло, Карло: добро в нее только что вложили мы. А потом она поворачивается спиной, и кажется, что она уходит, но через несколько шагов останавливается: она заметила водосточный люк, знаешь, такое углубление на асфальте, забранное проржавевшей решеткой и прикрытое сухой палой листвой, и тогда-то она и останавливается, и наклоняется к нему, и через щели в решетке смотрит на неописуемую черноту там, внизу, а потом переводит взгляд на нас и улыбается и, улыбаясь, опускает руку к решетке, тогда-то и кажется, что она до нее дотрагивается, но это не так, нет, ей незачем до нее дотрагиваться, улыбаясь, она просто бросает обручальное кольцо в канализацию.