Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 4, 2003

Они и были переданы — уже на веранде (Глаша подала виски и фрукты), полковник Махалов продиктовал содержание выдернутого из папки листочка бумаги, вчетверо сложенного, поднес к нему огонь зажигалки, и все то, что не досталось генералу, перекочевало в голову и письменный стол Анисимова при благоразумном отсутствии супруги его. А затем Махалов изложил при Глаше то, что ни при каких обстоятельствах не говорится при посторонних, к которым можно и надо было отнести ее. Знать, полковнику требовался свидетель — решил было Петя, верно решил, но чуть позднее выяснилось, что жене его отводилась чрезвычайно важная роль в деле, от которого полковника Махалова отстранили.

— Петр Иванович, мы с вами почти не встречались и совместной службой напрямую не связаны. Но я много слышал о вашей работе по предыдущему месту службы. Поэтому и считаю вас самым честным человеком в посольстве, поэтому и отдаю вам лучших, продуктивных и знающих информаторов. Однако есть одна, я бы так выразился, закавыка. Их пятеро, и они — самые информированные люди в руководствах правящей партии, нелегализованной оппозиции и армии, связь же со мной поддерживают только личными контактами. Только ими! Вам они ничего не сообщат, ничего не пришлют и к вам ни на одном приеме не подойдут. Ничего не даст вам и описание их внешности. Мало того, что они безлики. Они вам, чужеземцам, покажутся на одно лицо. Надежда только на Глафиру Андреевну.

Махалов приподнялся, вновь сел и ощупал Анисимова тяжелыми серыми глазами. Перевел их на Глашу.

— Присматриваясь к вам, Глафира Андреевна, я подумал, что ищущий сбыта информации человек не может не обратиться к вам. Через мои руки прошли сотни людей, одарявших нашу Родину наиценнейшими сведениями о делах Юго-Восточной Азии, и я ощутил, какой тяжестью давит на человека приобретенная немалыми трудами информация, человек стремится к внутреннему спокойствию, к радости от того, что с него спадет висящий на нем груз. Я уеду, а они, четверо мужчин и одна женщина, через месяц-другой забегают в поисках канала сбыта. А когда информация станет горяченькой, они с ног собьются, но найдут вас. И не деньги нужны им. Я их им и не давал. Я даже не знаю, как зовут их, и они не знают, кто я, КГБ или ГРУ, — это для них лес темный. Страна Советов — вот кто я в их представлении. И такой страной будет для них Глафира Андреевна: и внешность, и манеры, и отстраненность от явно посольских дел… Эх, был бы у вас помощник, да еще толковый, он на приемах и вне со стороны поглядывал бы на всех желающих полюбезничать с Глафирой Андреевной.

— Нет помощника, — горько и грустно признался Анисимов, будто от него зависели кадровые вопросы ГРУ.

Провожая гостя до ворот, он отважился на вопрос: какая, черт побери, причина заставила руководство оголить наиважнейший участок интересов СССР? И получил ответ:

— Могу строить только догадки… Но они настолько дики и бессмысленны, что — не решаюсь высказывать их… Но, это уж точно, меня здесь больше не будет. И вот еще: в стране этой назревает что-то нехорошее, страна сама себя удушает и мечется. Так что — готовьтесь к худшему. И вас, и супругу вашу прошу: предотвратите это худшее. Так и скажите Глафире Андреевне.

Всего восемь месяцев минуло с двухнедельных протокольных бросков от посольства к посольству, Пете казалось, что он освоился и скромно протянет несколько лет на службе в этой стране, открытой всем любопытным взорам, и отзыв Махалова, отъезд того в Москву, легонечко встревожил его, но так и не привел в боевое состояние.

Он ждал помощника, какой месяц уже работал без него, и будто какой-то злой рок повис над незанятой должностью: кого ни назначали — то в автомобильную катастрофу попадали, то вдруг обнаруживалась в них какая-то чернящая анкету клякса. Появился долгожданный помощник неожиданно, дежурный по посольству позвонил, у меня, сказал, болтается твой подчиненный, завел уже шуры-муры с машинисткой.

— Гони его сюда! — заорал Петя.

Шел дождь, помощник, капитан Луков Виктор Степанович, взял у машинистки, видимо, дамский зонтик местного производства, добрался до особняка, входить не спешил, оглядывался, стряхнул с плаща дождинки, протянул руку:

— А вот и я… Рад служить отечеству.

Высокий, худощавый, одет строго по-европейски. В академии не учился, вообще чистого военного образования не получал, к разведке и боком не прислонялся; Бауманское училище, факультет и специализация сказали Пете, почему гражданскому, в сущности, человеку доверили должность помощника военно-морского атташе. Ракеты! То, чего добивалось руководство этой страны и чего не хотела давать Москва. Лейтенант запаса, сразу на полигоне надевший форму, а уж оттуда — в 10-е Управление, занятое поставками оружия. Вырос там до капитана, чем будет здесь заниматься, сказал откровенно:

— Дурачить здешних полководцев. Морочить им головы поелику возможно. Тем более, что они ракетчика Лукова знают, на полигон их возили, потому и выбор пал на меня. Соседние страны пошлют гонцов в Москву, чтоб того же потребовать, так что я — вроде приманки. Кстати, мне сказали, что у вас — приличное виски.

Петя улыбался… Он давно уже научился по внешности распознавать тех, кто нарасхват у женщин; ему очень не нравился этот человек, обладавший всеми признаками мужчины, у которого поневоле на уме одни бабы: какая-то детская ямочка на подбородке, возбуждавшая у женщин как бы материнские чувства, так называемая располагающая улыбка, впалые щеки — будто от трудов ночных, постельных, и вся манера поведения, которая сводилась к внушению: милая, это дело займет у нас не так уж много времени, и, будь уверена, никто не узнает…

Сидели и пили на веранде, изредка появлялась Глаша, оглядывала стол, мужчин, подносила убывающее и удалялась. Луков был с нею учтив, а когда по его просьбе принесли наколотый лед, то более чем вежливо приподнялся, назвав Глашу миссис Анисимовой. Пил и пил, хорошо держался, но Петя уже догадался, что прислали-то к нему пьяницу, умелого алкоголика, вынужденного условиями быта и службы казаться постоянно трезвым. А язык — не на привязи, уж лучше бы промолчал, чем высказывать то, о чем в посольстве шептались и чему не верили. А может, Глаша тому виной, спросила напрямик о Махалове.

— В партии оставили, — беззаботно ответил Луков. — Но из армии выгнали.

За что выгнали — тоже поведал тягуче-ленивым тоном, рассматривая носки вычурных сандалет. В Москве, сказал, полковник жил и прописан был на служебной жилплощади, вместе с матерью. При загранкомандировках ее, эту жилплощадь, надо было освободить, но куда девать престарелую мать? И то ли Махалов обещал мать увезти куда-либо, то ли преждевременно указал в документах, что жилплощадь им сдана, но руководство расценило так и не вывезенную из квартиры мать как обман партии и фальсификацию анкетных сведений о себе.