Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 4, 2003

Речь будет о мощном и весьма серьезном течении, влияние которого заметнее день ото дня. Оно отзывается во многих мозгах и, несомненно, само резонирует на латентные, но устойчивые, распространенные настроения. При том, что интеллектуальный истеблишмент его либо просто не замечает, либо трактует как новые (забытые старые) культурные игры, в итоге ведущие все-таки к благой цели: способные, например, обновить «кровь искусства». У этого течения нет самоназвания, и я бы выбрал для него: «правая контркультура». Здесь оба слова влияют друг на друга, существенно меняя смысл, лишая, например, слово «правая» его парламентских значений, поскольку речь идет именно об андерграундном, контркультурном бытовании; а «контркультуру» — большинства обычных левацких ассоциаций, крепко прилипших к слову в шестидесятые. Вообще «правая контркультура» стоит скорее в оппозиции к «левой» (ну и, конечно, к массовой, телевизионной культуре оболванивания), нежели к «большому» европейскому культурному наследию. Хотя между контркультурными правыми и культурной Европой лежит на полполя камень непрестанного преткновения: христианство.

Два главных для контркультурных правых вопроса:

вопрос традиции (в геноновском смысле, но не обязательно в значении собственно геноновской «великой традиции»);

и вопрос о негосударственном насилии, раскрывающийся в метафизику насилия вообще, любого.

Вот интонация отношения «внутри» андерграунда: «Мы, конечно, не разделяем политические взгляды музыканта имярек, однако это не мешает нам наслаждаться его звукотворчеством и признавать его гением». Имярек посмеивается: мол, вряд ли они имеют адекватное представление о моих политических взглядах. И верно — вряд ли. Мне, например, потребовалось время, чтобы разобраться: в привычном для западного мира смысле у контркультурных правых (прямой фашизм и сатанизм представляют здесь крайний предел или передовую линию — с какой стороны посмотреть) просто нет политических стремлений и позиции. Они не собираются бороться за места в парламентах, создавать оппозиции, бойкотировать правительства, а затем сидеть обсуждать бюджет и закон о запрете курения на рабочих местах. Эти общественные забавы отвергаются вместе с обществом. Они были бы, пожалуй, не прочь распалить мировой пожар, но с тотальностью, недоступной никакой революции, преследующей хотя бы внешне рациональные цели. Они не ищут «масс», на которые можно было бы опереться, потому что их идеология крайне индивидуалистична, сами понятия «масс» и «классов» в ней отсутствуют, а расширяется индивидуальность только до «родов» и «племен»; на заднем плане мелькают «нации» и «расы», но не очень убедительно, ибо «нацию» очень легко редуцировать до «племени» (ср. антиглобалистскую концепцию «ста флагов Европы»). Потому-то глаз приличного, «культурного» интеллектуала скользит здесь не останавливаясь, не цепляясь. Ибо интеллектуал читает газеты, где написано о выборах в парламент, оппозиции, бюджете и запрете курения, об исламских террористах и даже о революции — где-нибудь в Африке, в результате которой один негр в орденах сменяет в президентском кресле другого. А на досуге листает еще глянцевый журнал про искусство, где ближе к началу благообразный исполнитель Вивальди со скрипочкой в обнимку, а ближе к концу — «ужасный» авангардист и завсегдатай светских раутов, рисующий на стенах слоновьими какашками (я это не придумал, читал). И от такого чтения, год за годом, начинает интеллектуалу казаться, что мир, состоящий исключительно из подобных сущностей, накрепко, навсегда расчислен, снабжен по любому, даже трагическому, поводу обязательно внятными для него, интеллектуала, причинами, объяснениями, только до времени, может быть, скрытыми, удобно расположен между слоновьими какашками и бюджетом. Что только движение знакомых вещей способно производить в мире значительные изменения. Вот какой-нибудь Хайдер в Австрии — тут все как полагается: парламент, экономика, национальный вопрос, — недаром «высоколобая» Европа в полном составе встала на рога. Но стоит выбраться из купленных-перекупленных, заведомо тенденциозных газетных страниц, полистать, например, в Интернете сайты, посвященные постиндустриальной музыке, или сатанинские сетевые издания, или радикальную пропаганду — в расчисленности мира возникают сомнения. Мне-то представляется, что не слабость контркультурных правых в как бы отсутствии у них политического оформления, а, напротив, — сила. Отнюдь не мало людей, больше не усматривающих в «традиционных» формах политической деятельности неких неотменимых, единственно возможных, возникших эволюционно общественных механизмов, без которых сразу — всё, хаос, обвал, кранты, никак не просуществовать. Наоборот, политические игры и механизмы выглядят в их глазах полностью себя скомпрометировавшими, импотентными, не способными приводить ни к каким истинным результатам и осуществлять чьи бы то ни было интересы, кроме интереса малого числа политиков и денежных людей, непосредственно в механизмах этих задействованных. Вызывает расположение уже сам по себе отказ контркультурных правых вступать в это известное вещество.

Излишне, думаю, говорить, что все это — не про Россию. Российский национал-фашизм, конечно, представляет опасность, и не только для ЛКН, которых бритоголовые молотят на рынках. И русские сатанисты, собирающиеся в глухом лесу, чтобы целовать под хвост козла, сведенного с огорода у бабы Клавы, опасны не только для монахов и младенцев, которых, нацеловавшись, отправляются в ритуальных целях резать. Но в России как-то вообще все опасно, и ты не можешь быть уверен, что сосед, с которым мирно прожил бок о бок двадцать лет, на двадцать первый не укокошит тебя национальным инструментом — топором. На общем фоне, честно сказать, ни наши фашисты, ни наши сатанисты особенно не выделяются — они остаются вполне на среднем уровне глупости, а действия их, по сравнению с действиями обычных уголовников, покрытых отнюдь не сатанинскими пентаграммами, а синими крестами, какой-нибудь отдельной жестокостью не поражают. В большом русском болоте (это я не плюнуть пытаюсь в свою многострадальную родину, а вспоминаю выставленную в Русском музее картину Саврасова — «Закат над болотом» — лучший, на мой взгляд, живописный и метафизический образ России) и злое и благое тонет одинаково мерно.

А то ли дело в Норвегии, где неосатанизм впервые полыхнул всерьез. «Тяжелые» музыканты, «металлисты» издавна заигрывали с брутальностью, кровью, демонизмом и трупоедством. Однако здесь по рок-н-ролльному обычаю принято было спешно расшаркиваться и разъяснять, что все это — только карнавальные костюмы, а на самом деле металлисты любят традиционный секс, пиво, деньги и телевизор — и вообще они лучшие друзья всех людей доброй воли. Возможно, так оно и было. Некоторое подозрение, правда, вызывали персонажи совсем уже зашкалившие, выпускавшие на сцене свинячьи кишки из распоротых манекенов, — их выступления и продажу альбомов даже кое-где запретили. Но в целом — мало кто (кроме русских почвенников) относился к металлистам сколько-нибудь серьезно. И вдруг — нба тебе: убийства, самоубийства, поджоги церквей, громкие судебные процессы, сжимающие сердце добропорядочного норвега в холодном кулаке ужаса. Поклонники сатаны, чьим идентификатором стал black-metal, тяжелая музыка определенного извода (участвовали в этих делах и собственно музыканты), перешли к чаемому всеми контркультурными правыми «прямому действию». И не в Вавилоне — Нью-Йорке, не в столице заново формируемой в западном сознании империи зла — Москве, даже не в Париже с Берлином. Мне, честно говоря, просто трудно вообразить, где в малонаселенной Норвегии злым сатанистам удалось окопаться и возрасти. Эту историю я рассказываю в ответ на сомнения по поводу жизнеспособности контркультурных правых и возможности их воздействия на ход событий в мире. Существует много факторов, спрятанных в глубине, способных проявляться отнюдь не там и не в том, где мы предполагаем.