Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 9, 2003

А ее, родившуюся в 1901-м и умершую в 1976-м, очень долго почти никто и не помнил, она незаслуженно оставалась на задворках истории литературы. Ее фигура маячила в гулаговских и постгулаговских хрониках, мелькали какие-то обрывки легенды, за которыми стояла мучительная судьба с лагерями и адом жизни, помрачения и озарения, дома престарелых и мольбы о помощи, груды разножанровых произведений и глухо доносящиеся сведения о давнем признании ее таланта Блоком, Пастернаком и Брюсовым.

Наконец — и тут ивановцы опять оказались первыми и единственными (издание подготовлено Л. Н. Тагановым и О. К. Переверзевым) — издан этот прекрасно оформленный и кропотливо составленный том; издан теми, кто посвятил ей, Барковой, большую часть своей жизни. Я напомню только одну публикацию к 100-летию поэтессы — в «Новом мире» (2001, № 6), сделанную все тем же Л. Н. Тагановым.

«Л<���уначарск>ий сулил мне: „Вы можете быть лучшей русской поэтессой за все пройденное время русской литературы“. Даже это скромное предсказание не сбылось. Но я была права в потенции. Искринки гениальности, несомненно, были в моей натуре. Но была и темнота, и обреченность, и хаос, и гордость превыше всех норм. Из-за великой гордости и крайне высокой самооценки я независтлива и до сих пор. Кому завидовать? Разве я хотела иметь славу и достижения всех этих, имена их, ты же, Господи, веси? Нет! Я хотела бы иметь их материальное положение» (из дневников 1946–1947 годов).

В объемистую книгу вошли, очевидно, почти все стихи Барковой, начиная от книги «Женщина» и так, через двадцатые, — до предсмертных; здесь пьеса «Настасья Костер», проза, письма и документы. Есть и статья о ее жизни, подробнейшая библиография… И все это дышит чудовищным неуютом, тем самым, который всегда остро чувствуется мною при упоминании имени Варлама Шаламова, — тем, чему, вероятно, нет названия, а только лишь бессвязные сплетения слов, что-то о «выброшенности из жизни». Наложение этой судьбы на темы и сюжеты ее вещей (например, пьеса — об оплодотворении человеком обезьяны) рождает уж и вовсе тяжелые ощущения. Но она и не обещала никому быть легкой. Потому и написала немало невероятно сильных, беспощадных по отношению к себе, читателю и к эпохе стихов. А может быть, Баркова слишком рано поняла и решила, что она никому не нужна (хотя были и те, кто ее любил и кого любила она)?

Что же до желания смотреть за край предметов и явлений, то оно было ей соприродно. То, что других отталкивало, — ее влекло: так она, возможно, старалась, как всякий настоящий поэт, почувствовать тайну, имя которой никогда заранее не известно. Вот только бесконечное поминание нечистого очень уж давит.

В сентябре 1974-го она записала такой стишок: «Слезы горькие дешевы, дешевы, / Не жалей эти слезы, пей! / Нашу жизнь превратили в крошево / Для советских свиней». Две странички перевернул — и

Российская научная эмиграция. Двадцать портретов. Под редакцией академиков Г. М. Бонгарда-Левина и В. Е. Захарова. М., «Эдиториал УРСС», 2001, 368 стр.

Переоценить значение этого сборника невозможно. Главное: все эти портреты — от астрофизика Отто Людвиговича Струве до византиста-иконографа Андрея Грабара — написаны профессионалами, в сущности — сегодняшними коллегами великих ученых. Известное присловье о том, как и почему наша тутошняя отечественная наука оказалась подвергнута четвертованию, здесь обрастает многими именами планетарного значения и масштаба. Конкретными судьбами — от химика Алексея Чичибабина до физика Георгия Гамова. С фотографиями, документами, выдержками из писем и выступлений.

Нам есть чем гордиться. Нам нечем гордиться. Теперь по крайней мере конспективное знание о наших главных научных потерях и гордостях — под одной обложкой.

Г. М. Бонгард-Левин. Из «Русской мысли». СПб., «Алетейя», 2002, 228 стр.

Все эти публикации в свое время состоялись в газете, которая тогда еще продавалась в Москве, а теперь доступна лишь подписчикам интернет-версии или жителям Парижа.

Блок, Бальмонт, Шмелев, Вяч. Иванов, Набоков, Добужинский. Три портрета: историк Михаил Ростовцев, востоковед Сергей Ольденбург и исследователь Древнего Рима Теодор Моммзен. Послесловием к сборнику более чем неожиданных работ академика РАН Григория Максимовича Бонгард-Левина стала статья о. Георгия Чистякова — тогда еще заместителя ныне покойной И. А. Иловайской. «Книга <���…> получилась… и научным трудом, и художественным произведением, и лирическим дневником, в чем-то даже исповедью».

Замечательно то, что все эти публикации — открытия, сделанные именно ученым-востоковедом, и никем другим.

Юрий Кобрин. Я вас переводил… Малая антология. Вильнюс. «Alka», 2002, 880 стр.

«Кому-то моя малая антология покажется странной по составлению. Не всех устроит соседство поэтов, разных по стилю, эстетике и политическим воззрениям… Но это — мой выбор. Я пытаюсь вернуть свой невосполнимый долг людям, живым и ушедшим. Они дарят и дарили мне человеческое тепло и счастье».

Поэт и переводчик Юрий Кобрин мог бы переводить и великолепного Венцлаву, и многомудрого Мартинайтиса. Есть и другие имена, справедливо и прочно усвоенные «международным» книжным рынком. Но кто из русских сегодня переведет остальных — покойного уже Межелайтиса, Скучайте, Ращюса, Някрошюса?

Наталья Астафьева. Польские поэтессы. Антология. Перевод с польского, составление, предисловие Н. Г. Астафьевой. СПб., «Алетейя», 2002, 640 стр.

Три года назад Наталья Астафьева и Владимир Британишский издали двухтомную антологию «Польские поэты XX века». Там было 16 женских имен, здесь — 28. Дело не в статистике, а в подвиге, в самом что ни на есть не пафосном значении слова.

Здесь, у Астафьевой, — подробные биографии, отчетливые (фото)портреты, десятки и сотни стихов, написанных польками за последние сто лет и переведенных впервые. Сорок лет погружения в тему.

Об одной из стихослагательниц, Анне Каменьской (1920–1986), Чеслав Милош писал: «Она оставила впечатляющие свидетельства религиозной мысли, противостоящей несчастью». Стихотворение А. К. так и называется — «Следы»: