Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2003

Примечательно, что «безумное» украинской истории вызывает у нынешних украинцев не столько осуждение, сколько одобрение: об этом свидетельствует, в частности, широко распространенный, особенно среди русскоязычных, культ батьки Махно (он был русскоязычным). Махновщина, эта новейшая трансформация казатчины, выступает как воплощение исконной украинской воли к свободе, как «пропащая сила», изначально обреченная и тем не менее сохраняющая обаяние в глазах современной психологической Гуляйпольщины.

Да и сама казатчина, пользующаяся еще более широким и даже официальным признанием, есть порождение Дикого поля со всеми вытекающими отсюда последствиями. Лишь с большой натяжкой можно видеть в Запорожской Сечи начатки государственности; скорее это была разбойная вольница, славная, правда, своими походами против ляха иль татарина, но и «гулявшая» иногда по собственной украинской земле так, что сплошной стон в ней стоял.

А украинское народничество — не только враждебное петербургской империи, но и глубоко чуждое «немецкой Украине», то есть Галичине, которую оно и за Украину-то не признавало, — было, если можно так сказать, еще более народническим, чем в России, по той простой причине, что на Украине не было своего национального дворянства (если не считать казацкой старшины, приравненной к дворянству при Екатерине II), а было только русское и польское (точнее, русскоязычное и польскоязычное), крестьянами воспринимавшееся как вдвойне «чужое». Украинское народничество не ограничивалось любованием шевченковским миром вишневых садов и девичьих песен, но объявило непримиримую войну дворцам, а наиболее воинственное его крыло, возглавленное В. Антоновичем и прозванное хлопоманским, стало идеализировать гайдамаков как «резателей панов и жидов». Не удивительно, что эта народническо-хлопоманская стихия стала органической частью Русского бунта семнадцатого и последующих годов.

Стоит заметить, что М. Хвылевый (1893–1933), который в статье Александра Гриценко выставляется западником, может считаться таковым лишь в весьма специфическом смысле. Иначе трудно понять, почему, например, Катрю, пожалуй, единственное положительное лицо главного его произведения «Повесть о санаторной зоне» (1924), тянет не в Европу, а в прямо противоположную сторону — в Сибирь, где «воют северные ветры, зато как славно»; и наоборот, «именно в Лондоне и подобных городах» находится, по ее мнению, «настоящая пустыня», и жить там тягостно и «скучно».

Да, Хвылевый был влюблен в Европу «докторов Фаустов», понятую в духе некоего футуристического конструктивизма. Но путь в эту Европу пролегал, с его точки зрения, через радикальное обновление. Как говорит другой персонаж «Повести о санаторной зоне»: «Мы видим, что западная цивилизация гниет и в ней гниет человечность (тема Н. Я. Данилевского, тоже, между прочим, украинца. — Ю. К.). И мы знаем: вскоре придет новый спаситель, и предтечей ему будет Аттила. Предтеча пройдет с огнем и мечом мятежной грозой по полям Европы, и только тогда (только тогда!) свежие потоки прорвут напряженную атмосферу». И откроются двери в некий «прекрасный загоризонтный край».

Странное «западничество», особенно на сегодняшний взгляд, когда футуристический конструктивизм уже не вызывает прежнего энтузиазма, а Аттила, который semper in motu (наступает по-прежнему — да с разных концов) становится многолик и, во всяком случае, никакого обновления Европе не несет.

Все сказанное не отрицает, конечно, того, что в глубинном смысле Украина принадлежит Европе. М. Н. Катков писал, что Европа есть то, что основывается на фундаменте греко-римской древности. В освоении классического наследия Украина, увлеченная Польшей, шла впереди Великороссии и, более того, в продолжение длительного времени тянула ее за собой. Архангельский мужик, с которого все в новой России начиналось, учился в Славяно-греко-латинской академии, которую украинцы — низкий поклон им за это — основали в Москве. Но последующее развитие европеизма в культурных верхах России весьма осложняет для украинцев вопрос о том, простирается ли Европа (в культурном отношении) только к западу от них, или к востоку (точнее, к северо-востоку) она тоже в некотором существенном смысле присутствует.

Как бы то ни было, в языковом отношении большинство украинцев и сейчас примыкает к России. Это у нас складывается впечатление, что русский на Украине вытесняют, — а если верить авторам сборника, насаждение украинских школ — отчаянная и совершенно безнадежная попытка справиться с засильем русского языка. Тарас Возняк, например, пишет о «практически повальной и окончательной уже русификации Юга и Востока»; здесь люди «на самом деле живут в российском информационном пространстве, проникаясь проблемами государства Россия, и потому по большей части пребывают „россиянами“, а не „украинцами“». Даже в столице, утверждает Мыкола Рябчук, «государственного» языка практически не слышно, а попытки воспользоваться им публично нередко натыкаются на раздраженное: «Мы этого коровьего языка не понимаем» — или попросту: «Да говори ты на человеческом языке!..»

При этом никто из авторов сборника даже не помышляет о том, чтобы вернуться в лоно России. Как говорится, мы к ним всей душой, а они к нам всей спиной. Не случайно попытка составителя организовать диалог сорвалась: похоже, что авторов «Апологии Украины» просто не интересует, что можно услышать от российских коллег. Возможно, они не читали даже Г. П. Федотова, чьи статьи составили веху в осмысливании украинского вопроса русской интеллигенцией. Сужу по тому, что единственная в сборнике цитата из Федотова взята не из первоисточника, а из какого-то украинского журнала.

Поразительно единодушие, с каким авторы сборника считают, что до 1991 года Украина была «колонией» России. Это примерно то же самое, как если бы шотландцы посчитали свою страну английской колонией. У шотландцев есть, как известно, свой норов, свое наречие, существенно отличающееся от английского литературного языка, есть, наконец, давние счеты с Англией, из-за которых многие шотландцы и посейчас косо смотрят в сторону южных соседей. Но что-то я не припомню, чтобы Шотландию принято было называть английской колонией. Напротив, рядом с англичанами шотландцы всегда ощущали себя — и воспринимались остальным миром — как соимперская нация. А Р. Саути, Р. Л. Стивенсон и другие шотландцы в стихах и прозе так же приветствовали «Юнион Джек» на мировых путях, как это делали их английские собратья.

До некоторой степени подобным же образом и украинцы были в составе Российской империи (как и позднее СССР) соимперской нацией. Это настолько очевидно, что вполне может быть принято без доказательств. Дело доходило до того, что в окружении Александра II одно время всерьез подумывали о переносе столицы империи в златоверхий Киев, поближе к Константинополю (идею подбросил фельдмаршал А. Барятинский, который был сторонником «натиска на юг»).