Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 12, 2003

Любили уроки «изо». Давались чаще свободные темы. Все очень прилично, старательно изображали свой мир: дом, огород, лес, речку, солнце в разные времена года. А вот как было сложно учительнице проводить уроки «изо», если по программе дети должны уметь нарисовать, скажем, лимон или «лампочку Ильича». В глаза не видели дети этих чудес. Тогда я бралась объяснить и нарисовать на доске. То и другое я видела в Ленинграде, хотя попробовать лимон на вкус не успела. Позже мама прислала для школы один лимон, он «жил» в шкафу много лет и усох настолько, что не угадывался как лимон.

Как же соседствовали два класса, скажем второй и четвертый, в одной комнате? Второй класс, к примеру, пишет упражнение по русскому языку, а в четвертом — стихотворение наизусть рассказывают. За время опроса второклассники уже выучили стихотворение и часто подсказывают нерадивому четверокласснику.

Все наглядные пособия сделаны руками учеников под руководством учительницы. Клеили игрушки на елку, плели венки из мха — украшали портреты, сами писали плакаты и лозунги. И очень берегли дело рук своих.

Книги — дефицит. С конференций учительницы приезжали огорченные, так как дали одну новую книжку и опять несколько экземпляров «Козы-дерезы», надоевшей нам до оскомины. С нетерпением ждали прихода «Пионерской правды», читали вслух от первой до последней страницы, добровольно оставаясь после уроков. Зимой быстро темнело, а бежать — кому полтора, а кому 3–4 км до дома.

Очень экономили тетрадки, карандаши. Не густо с этим было. Карандаш исписывали до крошечного огрызка, пока можно было удерживать в пальцах. Чернила носили в своих сумках (холстинный мешочек с лямкой через плечо) — чернила в чернильницах-невыливайках. Ручку называли «вставочкой».

С тех пор я благоговею перед всем, на чем можно писать и чем писать. Обожаю покупать канцелярские принадлежности, тетради, любую бумагу.

Нелегко быть родственницей учительницы, учиться у нее. Учиться средне нельзя, шалить нельзя, иначе скажут: «Ей можно, а нам нельзя!» И тетушка меня вызывала чаще к доске и спрашивала придирчиво. Я была трудолюбива, хорошо читала, пересказывала, рисовала. Арифметика требовала много усилий и времени. С примерами справлялась легко, с задачками нередко маялась.

Одевали меня так, чтобы не выделялась. Были у меня и портфель, и валенки, но, как все, учебные принадлежности я носила в торбе, на лямке через плечо, а зимой на ногах — чуни. Это что-то вроде лаптей, но сплетенные из веревок. На чулки наматывались белоснежные портянки (из холста) и надевались чуни. От пяточной части чуней тянулись веревки — оборы, которыми крест-накрест заматывались (крепились) портянки. Обуться в чуни, чтобы было красиво и гладко, — искусство. Умение правильно, ловко наматывать портянки очень пригодилось мне на фронте. Чуни — удивительно удобная, теплая, легкая обувка. Никакие снежные заносы не страшны. А полушубочки-дубленочки! Сейчас бы! А тогда — «деревенщина, в шубах!».

Я очень любила февральские метели. Этот месяц называли «февраль — кривые дороги». Бабушка «упаковывала» меня, как капустный кочан: на голове снизу — тонкий платок, затем — кашемировая катетка, поверх ее — суконный башлык, а поверх всего — теплая клетчатая шаль, концами через грудь повязанная узлом на спине. Я и тетя первыми выходили на улицу, а по дороге к школе присоединялись ребятишки нашей деревни и соседних. Жившие на хуторах шли поодиночке. Один мальчишка-хуторянин (осталось в памяти только имя — Петя), изо дня в день опаздывая, всю дорогу бежал. Вбегал в класс, снимал шапку — от головы шел пар! Ребята смеялись: «Каспийское могэ (его прозвище) скоро совсем испарится!» Он вместо «р» произносил то ли «г», то ли «х» и, отвечая на вопрос, куда впадает Волга, уверенно говорил: «В Каспийское могэ». Сейчас он — инженер в Ярославле. Способный был ученик.

Толя Козлов (прозвище Сюмка), объясняя причину невыученного урока, говорил: «Тятька утащир из моей сюмки книжку и изорвар на курево — потому Торя Козров поручит из-за него „неуд“».

На уроке чтения с ним такой конфуз случился: когда дошла до него очередь («Толя, читай дальше»), он, коверкая слова, читал, читал и вдруг умолк, покраснел. Держит палец на строчке и молчит. Учительнице бы заглянуть в книжку, на чем споткнулся картавый малец, но она пригрозила «неудом», и он выпалил: «Заводы нам высрари машины…» Учительница поставила ему «оч. хор.» (по-теперешнему — 5), а класс шумел, гудел, многие лезли под парты от хохота…

Имелись второгодники, третьегодники. Им было скучно в школе. Они посещали уже деревенские вечерки, посиделки. Но исключать нельзя, изволь дать им обязательное начальное образование.

Нередко приходилось мне с тетей бывать в семьях одноклассников, неуспевающих или озорников. Тетушка просит помочь, взывает к родителям… Реакция всякая. Чаще так: «Я помогу ему (или ей) ремнем по ж…». Иногда так: «Э нет, учителка! Ко мне с этим не ходи… Моего Митьку ты вытребовала в школу?! Сама и справляйся с ним. Мне не было резону отпущать его в школу шлындать: во-первых, он дома нужон — няньки нет, а во-вторых, одежи-обужи меньше изорвал бы, сидючи на печке…» А ученик сидит тут же, слушает «мудрую» речь бати.

Но основная масса родителей понимала правильно: тянули четыре класса, а некоторые учили и дальше: в школе-семилетке, в школе-девятилетке (в 7 км от дома).

Весной разливались ручейки, речки — путь до школы становился труднее: в топких местах прыгали с кочки на кочку, с доски на бревнышко.

Можно было ходить через деревню Сорокино: путь удлинялся и через речку переходить надо было, а с берега на берег было перекинуто одно бревно, основательное, но совершенно без коры — круглое. Заманчиво продемонстрировать свою ловкость. Многие ребятишки ходили этим путем. Мне было запрещено категорически… Если нарушу запрет — обещали великую порку.

Однажды все же соблазнили меня ребятишки, пошла (не хотелось одной плестись до дома); попросила не выдавать меня… Как сладок запретный плод: ловко и быстро пробежала по бревну до середины, постояла на одной ноге, помахала в воздухе другой ногой… и — о, ужас! — с ботинка слетела галоша, булькнула в воде и ушла на дно речки…

Я онемела и убедилась в верности бабушкиной проповеди «о Божьем наказании» за непослушание, ложь, воровство, передразнивание и т. д. Я позволила непослушание — и вот наказание за это. Достать галошу невозможно: в воду лезть нельзя — недавно лед сошел…

Приплелась домой унылая, с головной болью, есть не стала, рано нырнула в постель. Что делает с человеком страх: обувку свою спрятала под кровать, поглубже вместо того, чтобы сразу признаться в случившемся, отбыть наказание и пилежку и продолжать жить!.. И всего-то наказали бы за ослушание и потерю галоши… Утром проснулась от бабушкиного громкого бормотанья: