Леонид Сергеев - Заколдованная

Дед был разведенным; со своей старухой прожил пятьдесят лет, справил золотую свадьбу, а потом разошелся. Разделил дом перегородкой надвое и благородно переселился в меньшую часть. В оправдание своего решения дед приводил разные доводы, чаще всего противоречащие один другому, и главное, столько о них говорил, что все стали сомневаться в их истинности. В конце концов, многие пришли к выводу, что единственной причиной развода была болтливость старухи, а дед сам любил поговорить.

Раз в неделю у него собирались друзья — старики с нашей и близлежащих улиц. Встречу старики отмечали «чаепитием с самогонкой», за которым больше всех ораторствовал дед. Среди стариков было немало любителей поговорить, но для деда они являлись неопасными конкурентами: с одной стороны, приятели отдавали должное его преклонному возрасту, с другой — не забывали, что находятся в гостях и соблюдали правила приличия. Правда, иногда все же происходили инциденты. Начиналось с того, что какой-нибудь сварливый старичок забывался и затевал спор с соседом. В полемику вмешивался третий старикан, затем четвертый, и вскоре в комнате поднимался такой гвалт, что казалось, в ней гудят тысячи потревоженных пчел. Тут уж дед не выдерживал: хитрые блестки в его глазах уступали место ярости; охваченный боевым пылом, он швырял трубку на стол и выдавал сиплую брань, потрясая кулаками.

Когда все успокаивались, дед закуривал трубку, и в его глазах снова появлялись хитроватые искорки. Иногда после особенно затянувшейся словесной схватки, его лицо неожиданно принимало какой-то виноватый вид, и было непонятно, то ли он смущен поведением друзей и тем, что снизошел до словопрений с ними, то ли ему стыдно за минутную слабость, за то, что его покинула всегдашняя выдержка.

Обычно дед, как патриарх, восседал в углу на высоком табурете — он вообще любил сидеть повыше, возможно для того, чтобы подчеркнуть свое старшинство и чтобы его приятели не забывали, кто возглавляет их сообщество. Но, скорее всего, угол был просто его любимым местом, как есть такое место у каждого хозяина. К тому же, ощущая за спиной стену, почему-то чувствуешь себя уверенней.

В начале собрания старики говорили о прошедшей войне, поминали погибших, затем распекали бесхозяйственность в нашем городе (что было сущей правдой — взять хотя бы цепной мост, который так и не построили), потом переключались на политику: сперва осторожно — на уровне местных властей, но постепенно, входя в раж, поднимались выше и громили областное начальство; случалось, доставалось и правительству, но об «отце всех народов» непременно говорили с глубочайшим почтением.

Под конец встречи старики чесали языками об одном и том же — о профессиях. Здесь решающее слово принадлежало деду. Обычно, прослушав с усмешкой два-три выступления, дед поднимал руку и, дождавшись тишины, начинал рассказывать о своей профессии водопроводчика.

— Водопроводчики народ особый, — обращался он к присутствующим. — У них перед глазами жизнь как на ладони… даже у кого что на ужин знают, — далее дед выводил обобщение: — Этот жизненный опыт позволяет нам трезво судить обо всем…

После этого дед делал паузу, которая, как ему казалось, была значительнее всяких слов. За это время собравшиеся могли осмыслить сказанное, а он набить трубку табаком. Закурив, дед делал небольшой экскурс в историю водопроводного дела. Затем, для сравнения, в форме справки, показывал, как обстоят дела сейчас, и тут же резюмировал, понятно — в пользу прежних коллег по специальности. Если дед не видел на лицах слушателей полного согласия, то начинал еще больше распекать современных водопроводчиков, называя их халтурщиками и забулдыгами. Боясь скандала, старики поддакивали; дед отходил и уже мягко поругивал старших представителей водопроводного дела; под конец, совсем успокоившись, сердечно отзывался о своих современниках и с огромным уважением высказывался об умерших.

Многие подтрунивали над сборищем стариков, а дядя так и вовсе смеялся:

— Бурунные стариканы! Если мы будем такими, пусть смеются над нами.

Однажды, во время очередного «чаепития», дед позвал меня и попросил сбегать в магазин «прикупить легкий закус». Несмотря на мою неприязнь к нему, я согласился — нам все-таки вдалбливали чтить старших. Вернувшись из магазина, я застал у деда всех его дружков; они уже прилично нагрузились и пребывали в блаженной расслабленности, и тут влетел я. Старики оживились, заулыбались и взялись наперебой судачить обо мне. Надо сказать, на нашей улице все знали, что я ищу клады, и старики в первую очередь — ведь они самые любопытные. На меня посыпались советы на все случаи жизни; я сразу услышал такое количество заповедей, что, если бы стал их придерживаться, прослыл бы великим праведником. Основная заповедь звучала так: «Учти! С семи лет уже отвечаешь перед Богом за свои поступки… Но можешь и исповедаться…». Последним выступил дед, и в его глазах не было хитринок.

— Богатство, богатство! У меня, к примеру, ничего нет, кроме друзей, — дед обвел седые и лысые головы широким жестом. — Но этим я и богат. А мои ученики, которые сейчас работают по всему городу?! У каждого, кроме учителей, должны быть ученики, — дед закурил и исчез в клубах дыма, потом возник снова: — Я вырос, знаешь, где? В Средней Азии! Там воды совсем нет. Потому и стал водопроводчиком, что с детства люблю воду. В воде есть волшебство, точно, — дед снова затянулся, а старики закивали:

— Деньги не должны быть главным в жизни… Достаток лучше богатства…. Можно быть бедным и счастливым…

Выпустив дым, дед разогнал его рукой и продолжил:

— Сколько я на своем веку труб проложил, один Бог знает, сколько людей напоил. В этом и есть мое богатство… А фонтан в парке знаешь? Я делал… Ребятишкам там раздолье: купаются, монеты достают. А взрослым радость от красоты и прохлады. Это тоже мое богатство… А твои клады?! Такие богатства не сделают тебя счастливым. Вот увидишь, вспомнишь нас, стариков… Никакие богатства не сделают тебя счастливым, если ты живешь только для себя… Деньги ведь наполняют карманы, но не сердце…

Дед потушил трубку, высыпал в баночку пепел, поклонился и вышел на улицу. Было не ясно, что означал этот поклон и кому он предназначался. То ли мне в назидание, как представителю безмозглого поколения, то ли своим друзьям, как ритуал закрытия их собрания. Впрочем, дед всегда красиво уходил, только в тот раз сделал это слишком рано — наверно, по ошибке, но это и простительно — он был чересчур взволнован.

Как ни странно, красивые и мощные сентенции деда возымели свое действие: с того дня мне стали глубоко безразличны богатые люди и даже деньги превратились почти что в фантики.