Леонид Сергеев - Вид с холма

Она обхватила лицо руками и беззвучно задергалась.

На два-три дня она лишилась аппетита и сна, а потом режиссер поздоровался с ней приветливо, и дома она, как девчонка, прыгала от счастья… Впечатлительная, ранимая, Тамара все близко принимала к сердцу, во всем видела скрытый смысл; ее настроение постоянно менялось: то безудержная веселость, то глубоко угнетенное состояние, жестокая хандра. В театре она сдерживалась, а дома расходилась: либо вымещала на муже гнев, либо старалась заразить его радостью. Эти встряски изо дня в день разъедали их отношения. В Вадиме зрел протест. Все чаще он задерживался на Соколе. Случалось, даже забывал об Илье, с которым его связывала чистая дружба. Как-то подросток проговорил с обидой в голосе:

— Вы хотели мне вчера помочь оформить стенгазету.

— Прости, Илюша, заработался… Не успеваю в срок.

Вадим сам чувствовал жалкую лживость своих слов. «Что было вчера?». Он вспомнил, что накануне Тамара устроила сцену из-за того, что он в очередной раз задержался на Соколе, и ему не хотелось идти домой; он позвонил приятелю, с которым давно не виделся, они встретились, выпили, и он приехал домой в полночь.

Теперь неуравновешенность Тамары проявлялась во всем. Она стала уделять повышенное внимание своей внешности: то и дело меняла одежду, покупала новую косметику и даже хотела перекраситься в блондинку. В компаниях стоило только Вадиму поговорить или, чего доброго, потанцевать с другой женщиной, как Тамара отзывала его в сторону.

— У меня что-то разболелась голова, пойдем отсюда.

Дома она отчитывала супруга за «позорное, бесстыдное поведение», за «вопиющее невнимание к ней». Иногда Вадим рассуждал: «Все в ней прекрасно, но была бы помоложе — не появились бы возрастные комплексы… Хотя, тогда это была бы уже не она… Может, она и интересна тем, что жизнь наложила на нее след».

Издерганная Тамара теперь ежедневно пила разные настойки: сердечные, желудочные, снотворные. Вадим еще шутил:

— От всех болезней, Том, вылечивает чай с коньяком и любовь. Налей-ка нам по рюмке коньяка.

Но головные боли у Тамары усиливались, по ночам Вадим просыпался от всхлипываний.

— Ты бесчувственный эгоист. И не дорожишь мною. Я не могу уснуть, наглоталась таблеток и все без толку, а он знай себе спит. Поговорил хотя бы со мной.

— Это ты эгоистка! — откликался Вадим спросонья. — Только и думаешь о себе. Если я не высплюсь, у меня весь день улетит в трубу. Я ведь работаю головой, а не как ты — ногами. Ты уже сто раз танцевала свои партии и можешь их станцевать как заводная кукла, а мне-то надо соображать, придумывать…

Их конфликт развивался наплывами: то бывали минуты общности, полной духовной близости с бурными приливами любви, то наступали моменты разобщенности и раздражения. Между ними еще не было затяжного отчуждения, но с каждой размолвкой все больше накапливался ядовитый осадок, который в конце концов достиг критической массы, и тогда произошел взрыв.

Однажды зимой Вадим проснулся оттого что, хлопнула входная дверь. Обошел квартиру — жены нигде не было; на кухне под портретом умершего отца Тамары лежала записка: «Папа! Я иду к тебе!». Спешно одевшись, Вадим обежал двор, потом завел машину и объехал окрестные улицы, а когда снова подкатил к дому, увидел ее у подъезда. Она стояла на ступенях в одном платье и отрешенно смотрела в ночное небо.

— В чем дело, Том? — Вадим схватил ее за локоть.

— Хотела броситься под машину, но испугалась… Представила, что меня уже не будет в театре… Хотела и тебя избавить от себя… Тебе нужна другая женщина… Не такая больная… А сейчас думаю — устроюсь преподавать в училище… Да и как Илюша без меня…

Спустя некоторое время история повторилась; Вадим опять разыскивал ее, гонял ночью по соседним улицам и вдруг увидел — она сидит в «Эрмитаже» на скамье, курит и наблюдает за ним. Вадим чуть не задохнулся от гнева:

— Не такая уж ты чокнутая, Том! Ты утонченная садистка, тебе приятно издеваться надо мной!

— А ты мерзкий тип, — Тамара метнула на мужа злой взгляд. — Только и знаешь подавлять и унижать меня как личность. Тебе все позволительно, а мне ничего. Себе все прощаешь… Уж лучше жить с тем, из миманса. Пусть глупый, пьяница, но только и думал обо мне, заботился, а ты весь в себе. Ненавижу тебя!

— Прекрасно! — Вадима передернуло от злости. — Я сейчас уеду. Нам в самом деле стоит отдохнуть друг от друга.

Он сел в машину и только стал отъезжать, как раздался исступленный крик:

— Вернись!

Тамара подбежала к машине, вцепилась в дверь, в ее глазах была паника.

— Прости! Не бросай меня. Я не могу без тебя! Не знаю, что со мной творится. Мне все кажется, что тебе нужна другая, молодая женщина. А я уже свое отжила…

— Ты все выдумываешь, — махнул рукой Вадим. — Разве я давал повод так думать?

— …Пусть я со странностями, но я люблю тебя! — Тамару всю трясло от напора чувств. — Я так благодарна тебе за любовь, за радость общения… Не представляю свою жизнь без тебя…

У Вадима закружилась голова, он почувствовал себя на высокой неустойчивой вышке в каком-то безумном мире.

Дома Тамара пыталась оправдаться:

— …Я сама всего добилась и привыкла рассчитывать только на себя. Поэтому моя душа немного огрубела, я стала резковатой… А эти тихие, ласковые женщины. За них все делали, им не надо было бороться за работу, за быт. Конечно, чистеньких любить легко — не замараешься…

На следующий день Тамара как будто успокоилась, но в ее глазах снова появился воинственный блеск.

— Все-таки ты вполне мог бы работать в штате, — заявила мужу. — Имел бы твердый оклад, а по вечерам, пожалуйста, рисуй. Вон твои приятели заведуют редакциями и книги оформляют. Все успевают. А ведь ты талантливей их, но все пустил на самотек…

— Ты ничего не смыслишь в моей работе! — повышая голос, возмутился Вадим. — Да тебя она никогда и не интересовала. Спросишь, что делал, и тут же заводишь говорильню о своем театре. Ты зациклена на себе. Я и раньше это знал, но ты перешла все границы. А насчет денег я тебе вот что скажу: если еще раз заведешь этот разговор… Я долго терплю и прощаю тебе закидоны, но всему есть предел…

Они были слишком одинаковые, не дополняли, а уничтожали друг друга. Оба противоречивые, неуступчивые, не терпящие половинчатости, они безжалостно наносили раны друг другу. «Схлестнулись, как две кометы, — подавленно рассуждал Вадим. — Две личности в семье слишком много. Ведь брак — это постоянные уступки друг другу, и в семье всегда кто-то лидер, кто-то ведущий, кто-то ведомый. Самой природой эта роль отведена мужчине, и как она этого не понимает? Ведь чересчур самостоятельную, с агрессивными замашками, женщину трудно любить, обычно ее просто терпят». Вадима уже раздражала независимость и самостоятельность жены. Он подумывал о том, что есть другие женщины, мягкие, послушные, готовые забыть свое «я» и жить только его жизнью. Несколько раз после ссоры он хлопал дверью и уезжал на Сокол, но странно, там, в своем убежище, начинал скучать по взбалмошной жене. Ни с того ни с сего вспоминал, как когда-то ему, еще совсем незнакомому мужчине, она искренне рассказала всю свою жизнь, как выделила ему комнату сына под кабинет, как объяснялась в любви, когда он спал, как вся светилась на свадьбе, когда говорила о нем, при этом совершенно не стеснялась проявлять свои чувства. «И все ее полыхания и грубости идут от любви», — рассуждал Вадим, оправдывая жену. Со стороны все ее недостатки уже казались чуть ли не достоинствами. Вадим привык к жене, она стала родной, с ней можно было быть неумным, усталым, в плохом настроении.