Леонид Сергеев - Мои собаки

— В Подмосковье тоже полно дворцов, но меня это не волнует, — сказал я. — Согласись, нам с тобой ни дворцов, ни джипов и даром не надо. Новые русские любят деньги, а мы, старые русские, любим природу, животных, — я погладил Дыма, который, когда велись подобные разговоры, всегда стоял рядом и был полностью согласен со мной.

— Что да, то да. Я ведь здесь, на турбазе, подрабатываю к пенсии. И не только ради денег, а, веришь ли, ради вот этих золотых сосен, озера и Тимофеича, хе-хе.

— У тебя душа художника, — вставил я.

— Так если в нашем возрасте душа не помягчала, считай, что прожил зря, — философски заключил Иван Петрович. — Если дожил до лысины (он бросил взгляд на мою плешь) или до седых волос (он провел рукой по своей роскошной серебристой шевелюре) и у тебя не появилось, скажем, жалости к животным, то ты ничего не понял в жизни, ведь так?

— Это ты метко сказал. Безоговорочно тебя поддерживаю. Мне сродни твои мысли. У тебя, Иван Петрович, голова философа, — я совершенно искренне поражался мудрости своего собеседника.

— Нельзя обижать тех, у кого ум слабее, чем у человека, — выдержав паузу, продолжил Иван Петрович. — Вот возьми воробья, — он кивнул на воробьев, которые купались в пыли. — Крохотная птаха. Головка с пуговицу, а много чего понимает… У нас в поселке… Я в поселке живу, куда ты ходил… Моя соседка уехала в город на пару дней. Смотрю, к ней через форточку залетела воробьиха и бьется меж рам, никак не может выбраться, да… А снаружи к ней подлетел воробей, самчик с черной грудкой. Тоже бьет клювом по стеклу, пытается освободить подругу. Так-то… Ну, а когда соседка приехала, воробьиха уже отдала богу душу… А у другой соседки кот сцапал птенца трясогузки и запрятал где-то под домом. Птенец не успел взлететь, да… Так теперь трясогузка летает за соседкой, пищит. Вроде просит — отдайте моего птенца!

В этот момент Тимофеич положил лапу на руку сторожа и, глядя ему в глаза, подал голос — Скажи что-нибудь обо мне! Что ты все о птицах да о птицах!

— Вот возьми Тимофеича. Он ничейный. Помогает мне сторожить, — Иван Петрович погладил своего напарника. — Некоторые туристы мне говорят: «Дед, попридержи собаку!». А директор только и кричит на него: «Выметайся!». А кому он мешает, скажи? Он тихий, бесконфликтный, мне помогает. Если какой пьяный забредет или пацаны подерутся, дает мне знать…

— У тебя, Иван Петрович, любвеобильное сердце.

Я не притворялся, нахваливая сторожа, а по-настоящему восхищался им. Да и как было не восхищаться, если при всем при том, он еще и выглядел, как огурчик. Когда я и об этом ему сказал, он выпрямился и хмыкнул:

— Хм! А я еще не очень старый, хе-хе. Мне всего шестьдесят восемь. Я еще бодрячок. Неплохо выгляжу, а? Бывает, прихватит какая болезнь, но я сразу начинаю работать. По хозяйству ведь всегда найдется где-то что-то подкрутить, подправить. Начну работать и болезнь отступает.

Тимофеич зевнул, широко разинув пасть, подошел к Дыму и шепнул ему в ухо — Ох уж эти старикашки! Надоела их болтовня! Пойдем, пометим турбазу! Покажу тебе кое-что интересненькое!

Они направились в кустарник. Я тоже поднялся.

— Спасибо тебе, Иван Петрович, за беседу!

— Приезжай сюда еще. Здесь видишь какие места!.. А общение — наше богатство. Если еще свидимся, побеседуем. Но я провожу вас…

Мы окликнули Дыма с Тимофеичем, которые бродили по кустам, и спустились к озеру. Иван Петрович показал, где вытекает Великая.

— Там дальше, за дачами новых русских, начнутся места еще лучше…

Когда мы с Дымом усаживались в байдарку, Иван Петрович снова вернулся к разговору о животных.

— Эти новые русские, пропади они пропадом, совсем осатанели от богатства. Один держит лисицу в клетке, другой коршуна. Сейчас у них это такая мода… А я и зоопарки не терплю. Это ведь те же тюрьмы для животных. Главное для всех животных что? Свобода! Верно?

— Верно. Если бы я был в правительстве, я издал бы указ — держать животных только в заповедниках, а людей возить по заповедникам в клетках, — уже из лодки сказал я.

— Таких, как мы, в правительство никогда не допустят, — усмехнулся Иван Петрович, разбивая мои фантазии вдребезги.

— Да мне власть, в общем-то, ни к чему. Я издал бы пару-тройку законов и тут же ушел бы из правительства. У меня есть дела поважнее. Вот надо описать наше с Дымом путешествие.

Великая после озера стала судоходной; по ней сновали моторные лодки и даже степенно проходили крупные парусные яхты — как я догадался, собственность новых русских. Рядом с этими исполинами наше утлое суденышко казалось щепкой с букашками.

Недалеко от турбазы на обоих берегах показались дворцы новых русских. Они ничем не отличались от владений Подмосковных богачей — такие же безвкусные кирпичные монстры; одни с башнями, другие с бетонными ограждениями трехметровой высоты — ясно, каждый хотел переплюнуть другого, выделиться своим вопиющим богатством.

«Вот дуралеи, — подумал я. — Лучше б построили дорогу и клуб в деревне Копылок, где живут Федька и Мария, и музей поисковикам из отряда „Память“. Или подарили бы машину „скорой помощи“ доктору Нине из Анушкино, а Петрову из села Высоцкое — вездеход, чтобы ему легче было ловить браконьеров и разных черных копателей. Или дали бы деньги Никитичу с озера „Большие очки“, чтобы он осуществил все свои благородные планы, и Ивану Петровичу с Алоли, чтобы он устроил заповедник». Я вспомнил всех замечательных людей, которых мы встретили на Великой и мне стало обидно, что эти люди не имеют того, чего заслуживают.

Как и говорил сторож турбазы, после уродливых особняков потянулись красивые места: белые пляжи, красноглинистые обрывы, зеленые перелески и сверкающие ручьи, то слева, то справа впадающие в Великую. Пейзажи менялись, точно декорации в театре; за каждым поворотом реки открывался новый вид, еще более прекрасный, чем был перед ним.

Под палящим солнцем мы прошли большую часть пути до станции Идрица, но потом встречные байдарочники погасили наш пыл — сказали, что поезд на Москву будет только в полдень на следующий день.

На дневку мы причалили к деревне Лесопильня, которая стояла на обрывистом берегу. Хозяева домов сидели на лавках перед домами и смотрели, кто проплыл и куда. Великая для них была неким кинозалом с документальными фильмами. На мой вопрос «где же лесопильня?», жители объяснили, что от нее остались одни воспоминания и опилки, на которых деревня стоит.

— Улица у нас мягкая. Идешь, так заборы шатаются, — сказал усатый мужчина. — Прокатит машина, так дома подпрыгивают… А лесопильня находилась там, — усач показал на сосновую рощу дальше по берегу. Ее купил один денежный мешок из Пскова. Теперь строит дачу.