Леонид Сергеев - Мои собаки

Увенчанная светящимся ошейником, Альма под гром оваций уже хотела убежать со сцены, как вдруг раздался голос одной из женщин членов жюри:

— Минуточку внимания! Минуточку внимания!

Овации стихли, а женщина продолжила:

— Произошла ошибка! Мы сейчас просмотрели заявки на участие в конкурсе и выяснилось, что Альма проживает в Москве, а у нас конкурс, как вы знаете, только тех, кто проживает в нашем Истринском районе!

Зрители зашумели. Старичок подошел к столу жюри, стал что-то говорить женщинам. Они явно с ним не соглашались. Наконец, одна из женщин решительно подошла к Альме, сняла с нее ошейник и надела его на колли, а в зал отчеканила:

— Победила наша, истринская Виолетта!

Вбежав за кулисы, Альма забилась в угол и, обхватив голову лапами, заплакала. Она расстроилась не на шутку, слезы ручьем текли по ее мордахе. Я успокаивал ее как мог, говорил, что все равно она лучше всех, и это доказали зрители, что конкурсы проводятся и в Москве, и там-то она победит обязательно…

— Это нечестно! Это нечестно! — всхлипывая, бормотала моя несчастная подружка.

Внезапно за кулисами появился член жюри доброжелательный старичок.

— Понимаете, дорогие мои, — начал он предельно вежливо, даже сердечно, — вне всякого сомнения, Альма самая красивая и самая талантливая из всех, кого мы просмотрели. Она заслужила первую премию. Но такая штука… Правила есть правила. Так что извините нас…

Однажды рано утром нас с Альмой разбудили Гришка с Мишкой:

— Дядь Лень! — кричали они. — Вову забрали собаколовы!

Пока я одевался и заводил машину, Гришка с Мишкой наперебой рассказывали, что обо всем узнали от алехновских ребят — те ребята видели, как на Вову набросили петлю из проволоки, затащили его в зеленый фургон и куда-то увезли.

Я знал, что бездомных собак привозят на «станцию по борьбе с бродячими животными», и догадывался, что такие станции имеются в каждом районном центре. Действительно, как только мы с Альмой примчали в Истру, первый же постовой указал нам на окраину, где начиналось Пятницкое шоссе.

На станции нас встретил сторож, тщедушный мужичок с лиловым носом. Оставив Альму в машине, я подошел к нему.

— Слушай, мне сказали, что собаколовы забрали моего друга, — в двух словах я описал Вову.

— Вроде, есть один долговязый с бельмом на глазу, — нетвердо протянул «лиловый нос». — Но без начальства отдать тебе, дед, не могу.

— А где начальство?

— Уехали на отлов.

— Когда будут?

— Кто ж их знает… Приезжай к вечеру… Ты, дед, того… Не суетись. Собак тут держат по три дня.

— А потом?

— Потом… Ежели хозяин не объявляется… Больных усыпляют, а здоровых отправляют на опыты…

— Вот что, давай я тебе заплачу за своего друга, — я достал сто рублей.

— Ну, это того… С этого бы и начинал. Пойдем! — «лиловый нос» кивнул на дверь в обшарпанном строении.

Мы спустились в темный подвал, где в большой железной клетке находились четыре собаки и среди них… Вова. Сокамерники Вовы, низкорослые дворняжки, нервно бегали по клетке, тяжело дышали, скулили; Вова сидел неподвижно и понуро смотрел себе под лапы. Когда мы подошли к клетке, дворняжки с лаем бросились на железные прутья, они жадно смотрели на меня, смотрели, как на спасителя, прямо умоляли выпустить их на свободу. Вова, увидев меня, вскочил, отряхнулся и, завиляв хвостом, прохрипел: — У-у! Наконец-то!

— Этот кобель? — спросил «лиловый нос».

Я кивнул.

Открыв клетку, «лиловый нос» отогнал дворняжек от выхода, а Вове скомандовал:

— Иди, за тобой пришли!

Вова вышел, привстал на задние лапы и лизнул меня в лицо.

Поднимаясь по ступеням подвала, я обернулся. Прижавшись друг к другу, дворняжки смотрели мне вслед, в их глазах была безнадежная тоска.

— Слушай! — обратился я к «лиловому носу». — Выпусти и этих собак, хорошо тебе заплачу! — я протянул ему все деньги, какие были.

— Ну, дед, не знаю… — «лиловый нос» почесал затылок. — Мне ж за это того… Влетит… Ежели только с начальством поделиться…

Он открыл клетку и выпустил дворняжек, а мне пробубнил:

— Зря, дед, стараешься… Их все одно отловят.

Выскочив из подвала, дворняжки понеслись по шоссе в сторону дальних поселков, и я подумал: «Может быть, судьба смилуется над ними, и их больше не поймают, ведь теперь они будут осмотрительней и постараются спрятаться, завидев зеленый фургон».

Мы с Вовой подошли к машине, и он запрыгнул к Альме на заднее сиденье, чмокнул ее в ухо, а когда я сел за руль, положил мне лапу на плечо и пробасил: — Я знал, что вы не оставите меня в беде…

Весь путь до поселка Вова с Альмой не отрывали взгляда друг от друга.

Но, ребята, в жизни все рядом: радость и печаль, смех и слезы, счастье и несчастье. Особенно мы это почувствовали осенью, когда в очередной раз приехали в поселок. Альма, Маркиза и я. Осень была необыкновенно яркой. В поселке на деревьях зеленые листья соседствовали с красными и даже с бордовыми. Представляете, это буйство цвета?! И вот в эти красочные дни мы узнали, какие события произошли в наше отсутствие.

Рахманов все-таки перелетел водохранилище и, разбросав листовки над особняками, благополучно вернулся в поселок, даже приземлился на своем участке.

Нежданова перевели на другой приход в Спасскую церковь Солнечногорска, но он по-прежнему приезжал на велосипеде к Рахманову.

А вот Вова, наш дорогой Вова, погиб. В тот день он, как обычно сидел на берегу водохранилища и вдруг увидел тонущего мальчишку, и бросился его спасать. Он проплыл метров двадцать, как в него, на полном ходу, врезался гидроцикл. Все произошло нелепо. Во-первых, мальчишка и не тонул вовсе, а дурачился — вскидывал руки и переворачивался в воде. На пляже было много отдыхающих, но они сразу поняли, что к чему. А простодушный, доверчивый Вова бросился на выручку. Во-вторых, парень на гидроцикле ехал задом наперед, «демонстрировал класс» девушкам на пляже. Этот лихач и сбил нашего Вову. Его похоронили где-то на берегу, где именно никто из поселковых не знал.

Гибель Вовы стала для нас с Альмой большой потерей. Думаю, вы, ребята, догадываетесь, как мы переживали. Альма ежедневно украдкой плакала, у меня настроение было — хуже нельзя придумать. Даже Маркиза припечалилась. Что и говорить, Вова для нас был почти родным. Короче, в ту осень все краски для нас сразу пожухли.

Считается, что время все лечит. Но я знаю точно, что это не так. В моей жизни было немало потерь, от которых до сих пор щемит сердце. И что странно, эти потери напоминают о себе именно в тот момент, когда у меня все складывается неплохо. Вероятно, нечто подобное происходило и у Альмы после гибели Вовы. Во всяком случае, я не раз замечал, как она, развеселившись, вдруг впадала в какую-то затаенную грусть.