Сьюзен Баркер - Сайонара

Омегаморф 245 Эйч-Кью-Кей заинтересовался. Он-то думал, что третье измерение существует только в комиксах.

– Я, межгалактический Бог астронавтов, могу вывести тебя на новый уровень реальности! Впрочем, должен предупредить: процесс этот весьма рискованный и зачастую сопровождается головокружением и тошнотой. Из носа может пойти кровь, а в худшем случае тебе грозит безумие.

Даже если твой разум достаточно крепок, тебе придется несладко. Способности твои уникальны, поэтому ты престанешь быть обычным омегаморфом. По воле случая именно тебе предстоит стать единственным представителем Просвещения среди омегаморфов.

Идея показалась омегаморфу 245 Эйч-Кью-Кей довольно привлекательной.

– Итак, счастливец, кем ты хочешь быть: невежественным простофилей или избранным сыном Божества третьего измерения? Говори же! Я дам тебе пару секунд чтобы поразмыслить над этим выбором.

Омегаморф 246 Эйч-Кью-Кей, не слишком хорошо подготовившийся к лекции по кейнсианской экономике, собирался недолго.

– Я хочу стать избранным сыном Божества третьего измерения, если, конечно, вы не шутите.

И вот мир, состоящий из пространства и времени. был отброшен прочь, и омегаморфа 245 Эйч-Кью-Кей с силой впихнули в мир трех измерений.

В долю секунды он постиг все тайны планеты. Хотя омегаморф по-прежнему был распластан по плоской поверхности, его чувства воспарили в реальность, перпендикулярную этому миру. Он видел планету с высоты птичьего полета. Он наблюдал за приятелями – омегаморфами, тащившимися по своим делам. Омегаморф с ужасом понял, что видит даже сквозь них – все внутренности предстали перед ним в мучительных подробностях. Теперь ничто не могло укрыться от него. Вот мать подрезает бонсай, вот, потеряв игральные карты с Дигимонами, хнычет младший братец. Вся гнусность этого зрелища заставила омегаморфа упасть духом.

– Или я сошел с ума, или это и есть ад! – возопил омегаморф.

Своим новым панорамным зрением он впервые смотрел вверх на межгалактического Бога астронавтов третьего измерения. Он видел космический корабль, напоминавший гигантскую серебристую почку.

– Я передумал, – крикнул омегаморф, – видеть подобное – сущее мучение!

– Поздно, – отвечал Бог астронавтов. – Теперь тебе придется жить с этим знанием.

С проникающим в уши гулом космический корабль исчез, оставив омегаморфа 245 Эйч-Кью-Кей наедине с новым пугающим даром.

История науки и раньше знавала идеи, превосходившие человеческое воображение.

Однако открытие гиперпространства сродни чувству, которое вы испытали бы, если, проснувшись утром, обнаружили бы, что Земля сорвалась с орбиты и на всех парах несется в открытый космос. Я случайно наткнулся на реальность, которую за два тысячелетия не удосужились отыскать ученые мужи.

Вскоре я обнаружил, что все научные открытия, которые совершило человечество, не более чем тени действительности. Истина лежит в сфере гиперпространства. Отсюда, из четвертого измерения; все эти кварки и нейтрино кажутся нахальными цирковыми тюленями. Теория всеобщего поля – вожделенный Святой Грааль физиков – смотрелась, словно дебютантка на благотворительном балу. Почему же, спросите вы, я утаивал от людей эту бесконечную мудрость? Почему не делал следующий шаг и не предпринял попыток радикально изменить ландшафт современной физики? Это молчание – не мой выбор. Превращение в более высокую форму жизни проложило бездонную пропасть между мной и остальным человечеством. В человеческом языке просто нет слов, чтобы описать реальность, которую я вижу перед собой. Я могу говорить с бесконечностью, но не имею возможности передать хотя бы тысячную долю своих знаний о ней.

Мы вдвоем: я и Мэри.

Я мыл пол и наблюдал, как Мэри движется в промозглом сумраке бара, излучая нежное сияние. Мэри шарила под подушками дивана – с недавних пор это стало ее тайным ритуалом. В прошлом месяце она нашла за подушками купюру в тысячу йен. Темные излучины дивана скрывали множество вещей: золотые запонки, карточки, таблетки виагры. Я должен был сказать Мэри, что она напрасно тратит время, сегодня за диваном валялась только сломанная пластмассовая зажигалка. Но я просто смотрел, как она разочарованно бросает подушки обратно, оставляя на ногтях с французским маникюром пыль и песок.

В баре играла сентиментальная, инструментальная версия «Норвежского леса» «Битлз», звуки навязчиво лезли в уши. В четвертом измерении загадка музыки тоже была разрешена. Почему крещендо заставляет ликовать дух? Почему минорный аккорд рождает печаль? Музыка просто возбуждала эфир, в котором плавали наши эмоции – метафизические страхи, различимые только в гиперпространстве. Я смотрел, как мелодия на цыпочках забирается в подсознание Мэри.

Возможно, в моем стремлении к англичанке и был некоторый привкус юношеской одержимости, но это не главное. В школе я влюблялся в девчонок, однако эти влюбленности основывались на внешнем: мне могли нравиться волосы или глаза… Перспектива гиперпространства позволила мне оценить внутреннюю красоту Мэри, сводчатую архитектуру ее мозга. То, как светится ее правое полушарие, когда она левой рукой небрежно выписывает заказ. Когда прочие восхищаются стройной фигурой и светлыми волосами Мэри, я очарован тем, как туго, словно свернувшийся питон, стянуты узлы ее кишечника, как кровь стремительно бежит по артериям…

– Что-то не так, Ватанабе?

От звука ее голоса, своим зазубренным краем прорезавшего нежную ткань приглушенной музыки, я вздрогнул.

– Нет.

– Просто ты уставился на меня…

– А, извини.

Мэри начала выпускать в мою сторону пульсары подозрительности. Я поглубже натянул бейсболку и схватился за швабру. Костяшки пальцев побелели, на ладонях выступил пот.

– Кстати, положи в машину побольше моющего средства – на стаканах остались пятна.

Внутренним зрением я проник в посудомоечную машину – уровень моющего средства нормальный, однако я кивнул, поставил швабру в ведро и удалился на кухню.

Я рывками вытянул шестилитровый контейнер с моющим средством. Когда вернулся в бар, сцена, которую я увидел перед собой, заставила сердце сжаться. Пока меня не было, объявился приятель Мэри. Они целовались. Я замер в дверях, гадая, не повернуть ли обратно, когда Юдзи заметил меня.

– Привет, Ватанабе-сан. – Он отпустил Мэри. – Как дела?

Я неопределенно хмыкнул.

– Пойду возьму куртку, – сказала Мэри.

Она удалилась, на ходу улыбаясь Юдзи. За весь вечер Мэри впервые улыбнулась так искренне. Меня тут же переполнила боль – тупая, словно от ноющего зуба.

Юдзи слонялся по бару, крепкие мышцы играли под одеждой. Я утешался зрелищем его ничтожно маленького, словно грецкий орех, мозга и дряблых легких (левое 540 мл смолы, правое: 612 мл).