Хаджарбиби Сиддикова - Танцовщица из Хивы, или История простодушной

— Здравствуйте, Икрама можно к телефону?

Она его позвала.

— Алло, — говорит он.

— Алло, здравствуй, ты меня не помнишь? Это я, Бибиш из Хивы.

— А как же, помню, здравствуй, как дела, ты откуда?

— Я звоню из Ташкента.

— Да? Как ты оказалась там?

— Поступила в институт, теперь я студентка.

— Поздравляю. Если сейчас успеешь, скажи адрес, я тебе напишу.

Я ему все данные сказала, и он обещал приехать. После этого звонка я очень радовалась почему-то. Сама не знала почему. И потом, думаю, зачем он приедет, просто так или с каким-нибудь серьезным намерением, которого у него раньше не было? Даже не знала, что все это может значить. А может быть, он просто к своему дяде приедет?

Окончила первый курс. Учиться было и легко, и трудно. У нас были предметы — классический и бальный танец. Еще успевала писать рассказы.

Я начала сочинять еще в школе, классе в шестом наверное. Когда папе показала, он говорит:

— Очень слабо, пиши побольше.

А мама сказала, что лучше бы я по дому помогала, и веником била меня за лентяйство. Я любила книжки читать: Дюма, Айтматова, Катаева, «Махабхарату», Азиза Несина, Каверина, Горького, все тома «Тысячи и одной ночи»… Все эти книги я читала на узбекском языке.

Мама сердилась, говорила, что книга не хлеб, не прокормит, и заставляла заниматься домашними делами. Потому что у нас в кишлаках матери подготавливают девушек к замужеству: учат готовить, стирать, убирать. Чтобы будущие родственники не сказали: «Ее мать ничему не научила!»

В Средней Азии луна ночью очень ярко светит. Можно даже читать. И вот я этим лунным светом пользовалась и с наслаждением читала разные книги, когда все спали. Мама опять меня ругала, что я так могу свои глаза испортить.

Те рассказы, что я написала уже в институте, я однажды принесла показать нашему преподавателю узбекской литературы. Он удивился:

— Вы пишете рассказы, а я пишу стихи! Оставьте ваш рассказ, я дома его буду читать.

Скоро он принес мой рассказ с поправками, пригласил меня на кафедру и говорит:

— Я позвонил своему знакомому, он писатель, у него несколько книг вышло. Я рассказал ему о вас. Идите завтра с вашими рассказами к нему в Союз писателей в пять часов. А сегодня я вас приглашаю со мной погулять.

Я от этого заявления расстроилась. Не знала, что ответить, потому что не ожидала от него ничего такого. Он это почувствовал и говорит:

— Мы с вами в одно место сходим. Тут недалеко. Хорошо?

Меня мучило подозрение: куда он собирается меня повести? Может, он всех студенток так приглашает? Не знала, что мне делать. Потом — была не была — согласилась.

После занятий он меня встретил, и мы куда-то пошли. Он мне рассказывал, откуда он родом, как поступил в Пединститут, рассказывал, что пишет стихи и ведет на телевидении литературную передачу. Рассказал, что у него шестеро детей, жена не работает.

Так мы и шли пешком. А я думаю, куда он меня ведет. А он все рассказывает о стихах, о разных писателях.

И вот пришли мы как будто в парк. Место такое, огороженное забором. Внутри длинная дорога, и в конце ее видно какое-то здание. Когда мы ближе подошли, я увидела террасу и на ней много-много кроватей. И еще увидела игрушки, которые на веревках с потолка спускались.

Я ничего не поняла. Тут были дети разных возрастов. Кто-то лежал, кто-то сидел на кровати.

Преподаватель говорит:

— Хаджар, что вы остановились? Подойдем поближе к детям, не бойтесь, они не заразные.

И он поздоровался с детьми и с женщинами в белых халатах. Потом присел на кровать к одному мальчику и спросил:

— Как ты, малыш, выздоравливаешь? Мама и папа приезжают?

Я кругом смотрю. Кто-то из детей играет с подвешенными игрушками. Некоторые лежат равнодушные. Им, видно, не до смеха.

Еще некоторое время мы побыли там и пошли к выходу.

По дороге он мне говорит:

— У этих детей — у кого паралич, у кого разные болезни костей. Некоторым из них никакая медицина помочь не в силах. Они так ходить и не смогут. Теперь ты их видела, Хаджар.

Так благодари Бога, что ты своими ногами по земле идешь и всегда эту опору чувствуешь. Что наше горе по сравнению с их горем?

Мне так стыдно было, что я о своем преподавателе плохо подумала!

На другой день в пять часов я уже была в Союзе писателей. Нашла кабинет, где сидел человек, о котором мой преподаватель говорил. Он у меня спрашивает:

— Давно пишете?

— С шестого класса.

— Что именно?

— Рассказы.

— О чем?

— О жизни. О детстве.

— Ну, покажите.

Я вытащила из сумки две общие тетрадки и отдала ему. Он полистал одну, где-то немножко почитал, очень немножко, и говорит:

— Ну, что я могу сказать. Я вас принял, потому что очень уважаемый человек меня попросил. Но ваши рассказы не соответствуют никаким правилам. Так что не обижайтесь, но я ничем не смогу вам помочь.

Я вернулась от него опустошенная, разбитая, как будто у меня кто-то умер. Когда мой преподаватель узнал, что у меня рассказы не взяли, он сказал:

— Не останавливайтесь, пишите все равно. Я поговорю с ведущим литературной студии, чтобы вы смогли ходить туда на занятия.

— Ну, мне же ясно сказали, что я не знаю никаких законов, как писать!

— Вот и будете у него учиться.

Но я так и не пошла на эти занятия. А к писанию все же вернулась, но только гораздо позже.

Однажды я получила письмо от Икрама. Он спрашивал, не вышла ли я замуж. Просил написать ему об этом. Я очень удивилась: жениться собирается, что ли? Ой, если так, то хорошо! Я ему ответила, что учусь, замуж еще не вышла. Скоро переведусь на заочное отделение, буду учиться на методиста. Еще написала: поеду в Хиву, домой, устроюсь на работу, и сообщила, когда начнется сессия для заочников, и свой домашний адрес тоже дала, чтобы он мне потом домой письмо написал.

Вернулась в свой кишлак, устроилась на работу заведующей колхозным клубом. Работала со школьниками. Организовала кружки — танца, вязания. Зарплата была мизерная. Несколько раз хотела организовать представление, но в клуб, кроме нескольких учеников, никто не ходил, а танцевальный кружок родители им запретили посещать. Поэтому на работе целыми днями бездельничала: уставала в основном от жары, закрывала изнутри дверь своего кабинета и все время спала, больше нечем было заняться. Смешно, правда? А что мне оставалось делать?

У нас народ не любит ходить по клубам. После хлопкового поля устают, домой придут — дома шестеро-семеро детей, надо готовить еду, стирать вручную, убирать, за мужем ухаживать, упреки свекров и свекровок выслушивать. Да и еще уйма остальных дел. Короче, некогда особенно развлекаться. Вот я и бездельничала. Восток, видите ли, — «дело тонкое». А я закрывалась в клубе, включала музыку и танцевала на сцене одна. Совершенно одна!