Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё

Но промолчал — действительно ведь печёт. Тем более, спиной же, чего ханжить?

Меня вообще в тот миг больше занимало другое. Ведь правда: кто его знает? а вдруг? хопс — и откроется сезам, почему нет? Веди, Лёльк, выводи…

Опять же, видение это тебе… Хорошее же видение, если вдуматься, в кон. Даже при условии, что мне виселица какая-то… Эх, сейчас бы козырного знака! Чтобы уж совсем понятно: дескать, да, готовьтесь. Нужен знак. Нужен! Этакий какой-нибудь… Типа затмения… Или хоть бы снег, что ли, выпал… А ещё лучше метеорит — прочертил бы через всё небо, и… А ты говоришь, не смейся: тут над собой бы живота не надорвать.

Нет, метеорит, пожалуй, всё-таки лишнее…

Мы оттопали уже километра три и брели теперь по едва приметной тропинке. Лёлька уверенно, я доверчиво, но абсолютно дезориентированно.

Где-то справа должно было иметься озеро, где-то сзади Шивариха. По идее. Если забыть, что это лес, и законы тут джунглевские.

Душа понемногу полнилась неизъяснимой тревогой. Мне всегда было больно покидать родное жилище. Даже уезжая на день-другой, я чувствовал себя предателем. Словно прощался навсегда, и не со стенами и обстановкой, а с дорогим человеком, мучительно готовя монолог, типа: а знаешь, старуха, что-то у нас с тобой не ахти…

Дом, милый дом… Милый бабкин дом — теперь вот и он брошен. Как шалаш когда-то…

Глупости какие! Да всё как раз ахти! Ишь как лопатками работает. Эдак к вечеру и впрямь дома окажемся. По-настоящему — дома…

И тут меня как подкосило: роман.

— Постой, а рукопись-то… Рукопись-то я не взял!

— И чего? — откликнулась она, не сбавляя шагу.

— Как это чего? Ведь если…

— И чего?

— Да ничего! Давай вернёмся, захватим…

— Не вернёмся, — безапелляционно процедила она и остановилась. — Не взял, значит, не взял. Значит, так и надо. Неужели не ясно?

— Ты что? Это же… я же тебе вчера… Лёльк!

— Слушай, ты, — и повернулась, — ты можешь прямо сказать, что тебе дороже: я или какие-то бумажки?

Смешался. Потерялся. Опешил… Какие-то?!

— Подожди, ну как это… Тебе какая рука нужней, правая или левая? Какой глаз меньше жалко?.. Я не умею так, для меня это одно и то же… А ты: выбирай…

— Ну да, выбирай, — подтвердила она.

— Как???

— Как хочешь. Давай: я или она? Бог я твой или не бог?

До чего же неуютно мне от этих слов сделалось.

А она ждала. И прятаться было не за что.

Или с ней дальше, или…

Блин! но почему же я молчу-то, переросль?

А потому что не вижу глаз! Потому что не в глаза ей гляжу, а на грудь.

Потому что на груди этой… ну как на груди — от малюсенького розового сосочка и чуть заходя за едва приметную срединную впадинку, ровно там, где сердце — округлое, с сердце же размером — высветленное пятно. И — бьётся.

Мета.

Плачьте, смейтесь, но в детстве у меня была точно такая же. На том же месте. А потом куда-то пропала…

Знак, знак… Вот тебе и знак!

— Бог, — покорно улыбнулся я.

— А теперь ещё раз и без этих твоих ухмылочек.

Ты права, Лёлька! Ты всегда права! Напоминай мне только об этом почаще.

— Не могу без ухмылочек.

— То-то.

— Только, может, того…

— Чего ещё-то?

— Может, назад наденешь?

— Скажи ещё, что тебе неприятно.

Мне было как угодно, только не неприятно.

— Ну, не знаю, — начал я как всегда издалека.

— А не знаешь, тогда за мной, тут рядом уже.

И ломанулась вперёд.

Ну а что? Надо же кому-то из двоих быть мужчиной?

Поляна эта… Вот как это, чтобы не размусоливать-то…

Это была та поляна — та самая. Только без никакой никуда дороги, без Вовкиного жигуля посерёдке и девственно неистоптанная.

— Ну? И что скажешь? — Лёльку распирало от состоявшегося сюрприза.

— Да уж, мать…

— Когда меня Тимка сюда привёл, я тоже не сразу поверила.

— А ты знаешь, я верю.

— И правильно делаешь, располагаемся.

И мы расположились. Под тою же самой (!) сосной. Раздербанили корзинку, сели рядком и принялись ждать. Без малейшего понятия, когда и как всё случится.

Откуда, например, мы поймём, что вот теперь надо вставать и куда-то идти?..

А вдруг надо как раз не вставать и даже не шевелиться?

Как вообще оно устроено, блуждание по измерениям? Инструкцию бы какую, что ли…

Но предчувствие разверзающегося пространства было до того с могучим, что мы не заморачивались — просто тупо жевали курицу, лупили яйца и хрустели такой же, как я с утра, только мытой, морковью.

Так прошёл час. Или два. А может, и все три.

Первой не выдержала Лёлька.

— А всё равно день хороший.

Я бестактно, наверное, промолчал.

— Пошли ромашек, что ли, наберем? — предложила она. — Чего так-то сидеть, задница вон уже окаменела…

— Охота тебе.

— При чём тут охота! Праздник никто не отменял, твоей даме нужен букет.

Моя дама уже стояла и настойчиво попинывала меня босой ногой. И я снова — вот теперь только — невольно полоснул взором по её эмбрионально совершенному топлесу. Она же, то ли не замечая моего смущения, то ли пытаясь избавить меня от него, тянула за руку:

— Ну вставай давай, вон же какая красота!

Луговина была и впрямь очаровательная. Абсолютно под стать Лёльке. Зелень, утыканная ослепительно белым, тоже звала: подымись и прояви.

— Да их возле дома море.

— То там, а это тут! Ай, ну тебя…

И поскакала одна, высоко задирая колени, и оттуда уже, из великолепия, которому её только и не хватало:

— А? Ты посмотри!

А я и смотрел — с умилением и чуть печальной завистью, как носится она по этому чудо-ковру. Как то ныряет в пёструю волну, пропадая из виду, то выныривает, уносясь всё дальше и продолжая выкрикивать несуразности навроде ой, тону, спасите!..

Солнышко клонилось к горизонту, и меня переполнял тихий невыразимый восторг, знакомый лишь людям, перевалившим за вторую треть жизни.

— Оставишь без букета — сниму с довольствия! — крикнула Лёлька и кулаком для верности погрозила.

Этот чертенёнок бесился до того остервенело, что было ясно: праздник не сегодня и не на новый год: праздник — она сама… И я как проснулся, тоже скинул башмаки и тоже — на цыпочках да в красотищу… А чего, в самом деле? Моей даме хочется букет, и у неё будет букет. Самый роскошный из всех, какие я когда-нибудь дарил. Один — огромный — потрясный и искупительный — за профуканные день рождения, восьмое марта, девятое, десятое, так далее и вообще и просто за то, что это она.

Живём дальше, Андрюх! Солнце — светит, ты — жив-здоров, Лёлька вон в кои-то веки счастлива, чего тебе ещё? Просто живём дальше!

Она носилась вокруг как заведённая. Ходила колесом и даже впервые на моей памяти пела. Причём совершенно не вяжущееся ни с возрастом, ни с видом: какимты-ы-был-таа-кимтыиа-стаал-ся…

Мой повинность-букет был уже, кажется, толще адресата, и я решил, что хватит, не последний же он, честное слово. Но увидел самую большую и самую блазнящую ромашищу, и потянулся за ней. И тут егоза изловчилась и запрыгнула мне на спину. Да так ретиво, что мы кувыркнулись в траву. Она — хохоча, я — ухая и догадываясь, куда всё катится. И собирался уже отделаться шуточками, но наткнулся на до того решительный и вместе с тем испуганный взгляд, что сделалось не до клоунады.