Владимир Митрофанов - Кемер в объятиях ночи

На базе были водные мотоциклы. Пока еще были трезвые, устроили гонки. Потом возник какой-то парень из обслуги и ненавязчиво без шума убрал мотоциклы в сарай — от греха. У Фомы были небольшой личный пистолет, кажется „браунинг“. Постреляли по пивным банкам. Победил, естественно, сам Фома. Невысокий, подтянутый, очень подвижный — он чем-то напоминал певца Газманова. Григорьев даже забоялся, что под конец они все вместе вдруг запоют под караоке песню „Офицеры“ и начнут обливаться пьяными слезами, но, слава Богу, этого не произошло. Естественно, был фейерверк и все прочее.

Григорьев офицером не был, ни к каким к спецслужбам никак не относился, поэтому чувствовал себя не вполне в своей тарелке, особенно когда в подпитии начались воспоминания о неких событиях и сражениях, о которых он ничего не знал и даже никогда не слышал.

Пить ребята были горазды, хотя в стельку никто и не напился. Был там и свой мастер по шашлыкам, чего-то там долго колдовал над ними и приготовил действительно здорово. Это была вечеринка для друзей без жен, типа мальчишника. Каких-то молодых девчонок, впрочем, тоже притащили — из тех, которые без комплексов. А как же без них? Это как приправа к пище. Без них все покажется пресным, грубым, сразу будет звучать мат. Потом, конечно, была баня, купание в озере голышом и все такое.

Фома кое-что поворошил из старых дел. Вдруг напомнил, что Григорьев тогда считался таким, что лучше его не трогать. Фома так поначалу Григорьева и представил:

— Знакомьтесь, это Андрюша Григорьев, или попросту Гриня! Мой старый товарищ по Парусному! „Ты помнишь, как все начиналось?“ — даже напел он. — А начиналось все тогда очень жестко. Есть что вспомнить. А лучше и не вспоминать.

Обнял Григорьева за плечи, сказал своим ребятам:

— Помните, я рассказывал о поединках? Так вот, еще одна любопытная деталь: Гриня в поединках никогда не проигрывал. А бились тогда постоянно. Сейчас это трудно объяснить или просто даже понять здравым умом. Просто избить матроса было нельзя, а в поединках — пожалуйста, деритесь сколько угодно. Как-то его вызвал на поединок один старослужащий мудак из мудаков по кличке Хобот. С самой простой целью — набить рожу строптивому. Гриня отказаться не мог, поскольку вообще отказаться от поединка было нельзя, но у Хобота ничего не получилось набить ему рожу. Гриня каким-то неведомым образом того мудилу свалил. Это был великий момент! Я никогда не видел такого ликования в народе. Все оторопели. Старики начали орать, что Грине просто повезло. Но это было не так. Тот нападал так, что страшно было смотреть. Гриня героически держался, хотя ему и здорово попадало, а потом выцелил болевую точку, ударил туда и срубил Хобота с одного удара. Тот упал, хотел подняться и не мог. Таращился по сторонам и ничего не мог понять. Видно было, что ничего не соображает. Нокаут. Я это лично видел. Старики стали говорить, что Хобот сам споткнулся и наткнулся на кулак, но больше никто из них с Гриней после этого не бился. Его с тех пор обходили, помнится кто-то еще из дедов с ним повздорил, но драться так и не стал, поорал-поорал да и ушел, а парень был крепкий. Я думаю, не хотел рисковать репутацией…

Сам Григорьев того дела в деталях уже не помнил — очень уж это было давно, запомнилось только, что нужно было выдержать самое начало боя, натиск, дать Хоботу распалиться, расслабиться и раскрыться, а затем ударить в болевую точку. Та схватка была проведена с точным расчетом. Григорьев тогда подумал, что если поддашься, потом уже не слезут. Он заметил, что Хобот парень очень нервный, не лучший боец, имеет слабые места в защите и часто раскрывается, поэтому главное было выдержать первый натиск. Сколько-то ударов Григорьев пропустил, но когда Хобот, предчувствуя победу, на миг раскрылся, Григорьев нанес ему страшный удар и потом уже только добивал, пока Хобот не рухнул на землю. Запомнилось, что какое-то время тот стоял в полной растерянности, ослепленный ударами, нелепо размахивая руками по сторонам, и в целом представляя собой довольно жалкое зрелище.

Никто не знал, что у Григорьева на подобный случай была небольшая заначка-резерв, о которой он молчал. Два года в девятом-десятом классе он занимался в школьной секции бокса. Занимался, как говорится, без особого напряга: просто все друзья вдруг пошли, и он с ними заодно. Там у них была одновременно и секция и как бы своеобразный клуб по интересам, собирались, тренировались, потом с приятной усталостью шли по поселку, обсуждали свои проблемы, ощущали в себе растущую силу и уверенность. В военкомат он бумажку о спортивном разряде даже не приносил. Было известно, что такие вещи, типа „я — чемпион по карате“, в военной среде вообще не проходят, однако некоторые навыки бокса Григорьеву очень даже пригодились: какая-никакая техника и стойка, а также удар правой у Григорьева, со слов тренера, был довольно неплох. И Григорьев сделал ставку именно на этот самый удар: нужно было потерпеть, выцелить, дождаться момента, когда Хобот раскроется и двинуть ему в полную мощь, что Григорьев и сделал. И эффект получился действительно ошеломляющий. Хобот упал на пол и довольно долго не мог в себя прийти, пытался встать, но заваливался. Даже когда поднялся, его шатало и тащило вбок. Свист и улюлюканье смолкли. Вокруг стояла жуткая тишина. Все с напряжением ждали, что же будет дальше. Григорьев шмыгал сочащейся из носа кровью. А вот дальше ничего и не было.

Хобот был говно-парень. Григорьев ненавидел его до сих пор, даже иногда еще дрался с ним во сне.

Потом еще тогда, на базе отдыха в Лосево, когда, потные, отдыхали в предбаннике после парилки, многое вспоминали.

Гуляли тогда до утра. Пили много, но никто в кустах не валялся.

Три бабки пенсионного возраста, невесть как оказавшиеся в Турции и сидевшие за соседним столиком, обсуждали одно и то же: что внуков они любят даже больше своих детей. Потом все тут же стали чуть ли не хором ругать своих невесток, какие они гадкие и мерзкие. Зятьям, впрочем, тоже доставалось: „Приладился, гад, пиво пить: каждый день жрет, а ведь от пива, известно, тупеют. И на Людку орет!“ А ведь наверняка зятья их сюда и сплавили, чтобы хоть как-то от них отдохнуть. Бабки каждый вечер пережевывали одно и то же.

Григорьев заметил, что люди часто говорят одно и то же, рассказывают одни и те же истории. Некоторые семейные легенды слышишь многократно и хорошо еще, если они радикально не меняются, поскольку тогда можно было бы заподозрить, что даже первоначальная история полнее могла быть искажена. Разве что сосед Григорьева по даче Николай Петрович каждый раз при встречах рассказывал о своей жизни что-то новое, что Григорьева всегда удивляло.