Вильям Козлов - Время любить

Раздался шорох — наверное, кошка… Сон не шел, а одиночество стало угнетать. Наверное, она очень любит Андрея, иначе разве поехала бы с ним в такую даль — подумать только! — на грузовике?

Кажется, прошелестела у стены трава, что-то негромко треснуло. А вот будто бы кто-то украдкой вздохнул… Неужели всю ночь будут продолжаться эти непонятные звуки? В городе засыпаешь под шум машин за окном, звон трамваев, а тут всякое незначительное шуршание, шорох, скрип настораживают… Сердце ее начинает стучать громче, дыхание прерывается, она вся превращается в слух, но ничего не слышит, кроме громкого ровного стука своего сердца. Эта тоже что-то новое: сердца своего она никогда не ощущала.

Теперь уже явно послышались царапанье о дерево, скрип досок, прерывистое дыхание… и как раз напротив нее вдруг широко распахнулась чердачная дверь, и в темном звездном проеме показалась всклокоченная голова…

— Андрей! — шепотом произнесла девушка. — Есть ведь дверь.

— Ты от меня закрылась? — Он тихо рассмеялся и спрыгнул вниз, на сено.

— Я думала, ты не придешь… — Она обвила его крепкую шею руками, прижалась пылающим лицом к нему. — Тут кто-то ходит, вздыхает, шуршит… Ты хоть чувствовал, что я думала о тебе?

— Я тоже думал о тебе, — ответил он, целуя ее щеки, глаза, шею. — Представлял себе, как ты одна лежишь на колком сене, смотришь в прореху на крыше на голубую звезду… и думаешь обо мне.

— Какой ты самоуверенный!

— А я сидел с отцом и дядей, слушал их умные разговоры, а сам мысленно бежал по ночной улице мимо забора к тебе на сеновал.

— Долго же ты бежал…

— Ты очень понравилась моим родственникам, — улыбнулся в темноте он. — По крайней мере мужской половине.

— А женской — не понравилась? — ревниво осведомилась она, расстегивая пуговицы на его тонкой рубашке.

— Мои милые родственницы считают, что ты дылда, ноги у тебя хоть и стройные и длинные, но большие… Какой, кстати, размер ты носишь? Сорок первый?

Она больно ущипнула его за ухо:

— Тридцать восьмой, дурачок! А еще что они говорили?

— Что у тебя глазищи злые, как у тигрицы…

— У тигрицы глаза желтые, а у меня светло-зеленые…

— Голубые…

Она схватила его руку и прижала к своей упругой груди.

— Один мой знакомый художник утверждал, что у меня грудь, как у богини Дианы, — похвасталась она.

— Ты ему позировала?

— У него в мастерской на Московском проспекте хранится мой незаконченный портрет…

— Портрет незнакомки… Художник стал к тебе приставать, и ты послала его к черту… — поддразнивал он. — А наше искусство осталось без шедевра.

— Ты меня совсем не ревнуешь?

— Искусство принадлежит народу…

— Уходи, Андрей! — отодвинулась Мария от него. Глаза ее отражали две крошечные звезды, темные волосы рассыпались на подушке. — Я так ждала тебя, а сейчас не могу тебя видеть!

— Я тоже тебя не вижу — ни светло-зеленых глаз, ни божественной груди…

Ей показалось, что он улыбается, и это еще больше ее подхлестнуло: за кого он ее принимает? Уж в такой-то момент мог бы оставить при себе свои шуточки! Никогда не поймешь, всерьез он говорит или разыгрывает… Эта черта в его характере часто выводила из себя девушку.

Некоторое время они лежали молча, отодвинувшись друг от друга. Марии хотелось протянуть руку и прикоснуться к нему, но она сдержалась: почему она должна это сделать первой, а не он? Что думает он, не знала. В этом отношении он тоже был для нее загадкой. Но то, что он умеет обуздывать свои чувства, она хорошо знала. Если она действительно хочет, чтобы он вот сейчас встал и ушел, он встанет и уйдет. Просить, умолять он не умеет. А назавтра даже виду не подаст, что обиделся. Будет такой же ровный, приветливый. Может, для мужа это и хорошо, но они пока не женаты. Иногда ей хотелось бы увидеть его разгневанным, ревнивым… Он такой спокойный на самом деле или умеет держать себя в руках? Случалось, в серых глазах его вспыхивали гневные огоньки, но голос по-прежнему был ровным, движения спокойными. Пожалуй, таким сильным людям, как Андрей, и не стоит быть гневливыми. Она чувствовала, что нравится ему, но этого ей было мало.

— Андрей, скажи только честно: ты любишь меня? — первой нарушила затянувшееся молчание Мария.

— Разве я когда-нибудь тебя обманывал? — спросил он.

Нет, он никогда ни ее, ни других не обманывал. Да и зачем ему это? Он ведь никого не боится, ни перед кем не заискивает. Лгут чаще всего трусливые люди, которые всегда чего-то боятся или скрывают. А может, просто из-за подлости натуры.

— И все-таки, любишь ты меня или нет?

Спросила и затаила дыхание: он ведь не станет кривить душой, скажет правду. А так ли уж нужна эта правда Марии? Вот сейчас одним своим жестоким словом, произнесенным спокойным тоном, он сразу разрушит все то, на чем держится их взаимное чувство. Убьет надежду, ее любовь…

Он пошевелился во тьме, кашлянул, видно, хотел что-то ответить, но Мария положила ладонь ему на губы:

— Молчи, Андрей! Ничего не говори!

— Кто в верности не клялся никогда, тот никогда ее и не нарушит… — продекламировал он.

Она была уверена, что он улыбается. Вспомнила, как однажды Андрей откровенно высказал свое отношение к ней, Марии, и к жизни вообще. Это было на пляже в Репине, куда как-то они выбрались покупаться. Они только что вышли из воды, легли рядом на песок и, слушая шуршание накатывающих волн, смотрели на высокое небо. Андрей неожиданно заговорил о том, что он сейчас на перепутье: учеба его не удовлетворяет, спортсменом на всю жизнь он не хочет становиться, потому что культ мышц притупляет ум. Культуристы с наработанными тяжелыми бицепсами почему-то напоминают ему бизонов или зубров. Им, культуристам, мышцы нужны для показа, демонстрации, а не для борьбы… Ему очень нравится литература, но все, что он сейчас делает за письменным столом, почерпнуто скорее из чужого опыта жизни, описанного классиками мировой литературы, а не из своего. О любви он все знает только из книг, та жизнь, которая течет рядом, не совсем ему понятна. Живут люди, любят, ненавидят друг друга, чем-то увлекаются, борются со своими страстями и пороками, лучшие из рода человеческого что-то создают, творят, фантазируют… Большинство же живут и никогда не задумываются: зачем они родились на белый свет? Зачем живут? Что оставят после себя? Или, наоборот, уничтожат и то, что было создано на земле до них?.. И вечером и утром приходят ему в голову эти мысли, как иным мысли о смерти, которой никому не суждено избежать…

Он много говорил такого, что было непонятно и чуждо Марии, упоминал философов — таких, как Платон, Сократ, Анаксагор, Цицерон, Кант, и других… Запомнились ей и его слова о любви: он говорил, что любовь слепа — именно так ее изображали древние, — отнимает у человека свободу, делает его рабом женщины и чувств. И любовь не бывает вечной, у нее всегда есть конец, какой бы пламенной она ни была. Поэтому он в любви за равенство, понимание и уважение друг к другу. Эгоистичная любовь, когда люди считают любимого человека принадлежащим только им; претит ему, Андрею…