Вильям Козлов - Время любить

— Я впервые в жизни говорю такие слова писателю, — возбужденно продолжала Хлебникова. — Даже хотела вам написать.

— Туг рядом кафе, — сказал Казаков; его ошарашил поток ее лестных слов. — Зайдем?

— Я, наверное, тоже колдунья, — улыбалась она. — Помните, у метро «Чернышевская» вы все сказали обо мне? И все правильно. Я стояла на остановке и думала о вас… Внушала себе, что должна вас увидеть, — и вдруг вы! Я глазам своим не поверила!

— Тогда уж лучше пойдемте в «Гном» на Литейном, — предложил Вадим Федорович, забыв про пылесос. — Раз мы с вами колдуны, «Гном» как раз нам и подойдет.

Они сели на четырнадцатый автобус. Народу было много, и их прижали друг к другу. Он уловил запах французских духов. Теперь многие женщины пользовались дорогими духами, и запах их преследовал везде, будь это автобус, метро или даже очередь в магазин.

Глубокие черные глаза Хлебниковой светились искренней радостью, Казаков отметил про себя, что у нее очень белая кожа, красиво оттеняемая густыми черными волосами. В ту первую встречу он особенно не присматривался к ней, а сейчас обратил внимание, что она высокая и статная. Чем-то неуловимым Лариса Васильевна вдруг напомнила Галю Прокошину из Андреевки.

— А вы… вспоминали обо мне? — вдруг спросила Хлебникова.

— Нет, — ответил Казаков.

— Какой же вы колдун! — неестественно громко рассмеялась она. — Женщина днем и ночью думает о вас, а вы этого даже не почувствовали?

— Это вы колдунья, — польстил ей Вадим Федорович. — Так околдовали меня, что забыл, зачем и вышел из дому.

Автобус резко затормозил — кто-то в неположенном месте перебежал дорогу, — их еще теснее прижали друг к другу, круглое лицо с блестящими глазами-вишнями оказалось совсем близко. Полные губы ее раздвинулись в улыбке.

— Куда мы едем? — будто очнувшись ото сна, спросила она, не делая и попытки отстраниться от него.

— На шабаш…

— Ах да, в «Гном», — засмеялась она. — Я там никогда не была.

— Я тоже, — улыбнулся он.

— Почему же туда едем?

— Не знаю, — сказал он.

Он действительно этого не знал. Глубокие черные глаза женщины манили к себе, обещали…

Николай Евгеньевич Луков всегда гордился своим умением быстро печатать на машинке почти всеми пальцами. Ему ничего не стоило за день отстукать двадцать — тридцать страниц. Много лет назад он подрабатывал тем, что брал домой на перепечатку статьи и монографии сослуживцев. Его даже прозвали «машинистка Луков». Все его знакомые писатели, критики печатали двумя пальцами и не больше пяти-десяти страниц в день, он же мог за это время напечатать в несколько раз больше. Конечно, он уже давно не брал печатать чужие рукописи, но все свое, даже письма, всегда печатал сам.

Вот и сейчас его толстые пальцы проворно летали по коричневым клавишам югославской машинки «Юнион». Страница за страницей слетали с каретки и ложились в ровную стопку уже отпечатанных листов. От сотрясения тоненько позванивала бронзовая крышка на хрустальном чернильном приборе. Губы то и дело складывались в довольную улыбку. Она исчезала лишь тогда, когда проскакивала опечатка, — Николай Евгеньевич отодвигал каретку и сильным ударом пальца по клавише исправлял ошибку.

Когда кончилась очередная страница, он вытащил закладку с копиркой — Луков обычно печатал сразу три экземпляра своих статей, всегда может пригодиться, — вставил другую закладку и, откинувшись на спинку потертого кресла, задумался…

Могучий импульс к работе ему придал вчерашний звонок из Ленинграда: Леонид Ефимович Славин сообщил, что книга о Вячеславе Шубине включена в план издания на ближайшие годы. Он, Славин, лично рекомендовал ее издательству.

Луков писал рецензию на новый роман Казакова. Конечно, он его резко раскритиковал, в этой же статье дал высокую оценку творчеству Вячеслава Шубина. Луков извлек из папки свою внутреннюю рецензию на Казакова — вот что значит печатать несколько экземпляров! — прочел ее и решил большой кусок вставить в другую свою статью, подготовленную для журнала Монастырского. С заведующей отделом критики можно было и не договариваться: она полностью доверяла Николаю Евгеньевичу. Пока Казаков никак не реагировал на «укусы» критика. Или не обращал внимания на нападки Лукова, или просто делал вид, что ему наплевать на критику. Такая позиция вполне устраивала Николая Евгеньевича. В конце концов, он уже известный критик, доктор филологических наук.

Вячеслав Шубин снова недавно вынырнул на поверхность, опубликовал новый роман о молодоженах, организовал положительную критику — только Луков напечатал две хвалебные рецензии в московских газетах.

С Шубиным после длительного перерыва у них снова наладились дружеские отношения, опять Луков с женой наезжали к нему на загородную дачу — там бывали Роботов, Алферов, Монастырский, а это и поныне влиятельные люди в Москве… Умница Вячеслав Ильич — тонко повел разговор с ними о приеме в Союз писателей Николая Лукова. Решили, что, как только выйдет первая большая книжка, вернутся к этому вопросу. Так что звонок Славина из Ленинграда очень порадовал Николая Евгеньевича…

Он снова принялся стучать на машинке, заглядывая в чуть пожелтевшие листы старой внутренней рецензии… Если бы Николай Евгеньевич задал себе вопрос, за что он так невзлюбил Вадима Казакова, он бы вряд ли сумел на него честно ответить. Не обрати его внимание в Ялте Зиночка Иванова на этого писателя, он бы, наверное, не удосужился прочесть его книги. А теперь вступал в спор с теми, кому он нравился, пытался навязать свою точку зрения на писателя. Вячеслав Шубин как-то заметил, что Николай Евгеньевич слишком уж резко отзывается о Казакове, и с грубоватой прямотой сказал ему:

— Уж не отбил ли у тебя Вадим бабу, Никколо?

— Я — критик, — обиженно ответил Луков. — И у меня есть собственное мнение.

— Ну уж тут ты перехватил! — рассмеялся Вячеслав Ильич. — Чего-чего, а собственного мнения у тебя никогда не было… Пишешь, что скажут. И очень любишь прославлять наше начальство!

— Ты ведь теперь не начальство, — возразил Луков.

— Кто знает, кто знает… — поддразнивал Шубин. — Возьму и снова выставлю свою кандидатуру в секретари… Как ты думаешь, пройду?

— Если к тому времени выйдет моя книжка о тебе — пройдешь, — примирительно заметил Николай Евгеньевич.

— А не делаешь ли ты своими змеиными укусами Казакову еще большую рекламу? — посерьезнев, спросил Шубин.