Вильям Козлов - Время любить

— Я хвалить не буду, — предупредил Казаков.

— Тогда фамилию измени, — заметил Захар. — Я — Галкин, а ты меня, к примеру, сделай Сорокиным.

— Там видно будет, — неопределенно пообещал Вадим Федорович. — Но знакомые тебя все равно узнают.

— Больше уважать будут, — рассмеялся Галкин. — Пиши, Федорыч, я разрешаю! Я уже давно заметил, что легче всего живется на свете придуркам… К ним да пьяницам люди завсегда относятся терпимо, даже больше — любят их. Тверезый считает себя выше пьяницы или дурака, это ему приятно. А я ведь только с виду придурок, а голова у меня о-ё-ёй!

— Это я сразу заметил, — согласился Казаков. — Ты знаешь, Захар, зачем живешь на свете…

В дверь просунула нечесаную голову Васильевна. Она опиралась на толстую палку, круглое лоснящееся лицо ее, как всегда, было недовольным.

— Захарка, исти пора, — позвала она мужа, даже не взглянув на Казакова. Ей и в голову не пришло его пригласить. Вадим Федорович сам готовил себе на электрической плитке, которую предусмотрительно захватил с собой.

— А будет чего к обеду? — озорно глянул на жену Галкин.

— Небось с писателем уже хрюкнули, — ворчливо заметила Васильевна. — Больно веселый что-то!

— «Хрюкнули»… — повторил Казаков. — Что вы имеете в виду?

— А то, что пьяницы вы все, мужики. Чтоб ни дна вам, ни покрышки! — заявила та и, толкнув дверь палкой, вышла.

Вадим Федорович за все время и не притронулся к рюмке.

Иногда сам посмеивался над собой: помогает отделывать дом жулику! Скажи кому — не поверят… Но успокаивал себя тем, что получает от Галкина такую интересную информацию, которую при иных обстоятельствах вовек не получишь! Ради этого можно стерпеть и хамство Васильевны. Поразительные эти Галкины! Прямо-таки гоголевские типы!..

— Вот язык у стерьвы! — хмыкнул Захар, откладывая в сторону рубанок. — Как помело… Ты не бери в голову!

Уходя, он деловито осмотрел потолок, покритиковал за неровно прибитый карниз, а потом распорядился:

— Ты поработай, Федорыч, а я пообедаю и скоро вернусь.

Он тоже не пригласил помощника за стол. Привыкший только брать, он давно забыл что-либо бесплатно давать людям.

«Ох избаловали же тебя отдыхающие, Захар! — бросив молоток на стол, подумал Казаков. — Хватит, больше я тебе не помощник! Лучше буду подлещиков с лодки ловить…»

Вчера ездил в поселок, что в трех километрах от турбазы «Медок», позвонил с почты домой. Оля сообщила, что пришло письмо от Андрея, пишет, мол, в конце мая вернется домой… Он ведь на год завербовался на строительство, а возвращается на четыре месяца раньше — что бы это могло означать? Вадим Федорович вспомнил свою встречу с Марией Знаменской. Высокая, большеглазая, с густыми каштановыми волосами, в ней не было обычного девичьего кокетства, чувствовалось, что она сильно переживает за Андрея. Вадим Федорович как смог успокоил ее, но большие светлые глаза девушки были грустными — вряд ли он сумел развеять ее тревогу. Уходя, она вдруг призналась, что ждет ребенка… Значит, скоро у Вадима Федоровича появится внук или внучка… Он даже не знал, радоваться этому событию или печалиться.

О Виолетте он приказал себе не думать. Но мысли — это не солдаты, которым можно скомандовать направо или налево, они сами приходят и уходят, когда им заблагорассудится. Оля сказала, что Соболева несколько раз звонила после его отъезда, но она, как он и просил, не сказала ей, куда он уехал… Вчера он ждал, что дочь скажет про Виолетту, дескать, опять звонила, но Оля ничего не сказала…

Здесь, в глуши, Казаков много размышлял о том, что случилось. Когда-то он не понимал, почему молодая женщина не хочет выйти за него замуж. А теперь понял. Если бы они поженились, это было бы огромной ошибкой для них обоих! Он-то знал себя и был уверен в том, что Виолетта — последняя его, может быть, самая настоящая любовь, а она, по-видимому, не была в этом уверена. Молодая, красивая, на борту самолета она ходит принцессой… Стоит ли менять такую интересную жизнь на уединение с ним в Андреевке? А ведь он как раз уединением и природой прельщал ее. Перефразируя строку из «Песни о соколе» Горького, про нее можно сказать: «Рожденная летать, ползать не хочет…» Приходила ему в голову мысль написать Соболевой и словом не обмолвиться о том, что он увидел в аэропорту в тот запомнившийся на всю жизнь дождливый день… Не по-мужски было бы это. Чем же тогда он будет лучше Татаринова, которым как хочет вертит Тасюня? Один раз Вадим простил измену жене, но что из этого получилось? Ничуть не прибавилось с ее стороны уважения к нему, наоборот, Ирина стала меньше с ним считаться, а со своим любовником и не думала порывать… Наверное, он, Вадим Федорович, не умеет любить вполсилы, когда ссоры с любимой, измены не задевают глубоко, не больно ранят… И не такой у него характер, чтобы молча проглотить обиду и не подавать виду, что между ними что-то произошло, а точнее — затесался стройный молодой кавказец в модном кожаном пальто… Делить Виолетту с кем-то он не смог бы, это было бы предательством уже по отношению к себе самому.

Неужели, кроме мучительной, изнурительной работы, у него ничего больше в жизни не осталось? Жить жизнью придуманных тобой героев, вкладывать в них все тобою пережитое, страдать вместе с ними, бороться, мечтать… Но ведь этого мало живому человеку? В газете недавно было опубликовано интервью с Жоржем Сименоном, мастером детектива, тот рассказывал, что на неделю-две запирается в комнате и не выходит оттуда, пока не напишет новый роман, мол, он, Сименон, не может даже на минуту покинуть своих героев, которые окружают его в этой комнате… Но потом-то он выходит на свет божий и живет, как все нормальные люди, до следующего романа…

Это состояние слитности с героями своей книги свойственно и ему, Казакову, но запираться в комнате не доводилось. Его герои и так всегда рядом. Кто знает, может, Захар Галкин — один из героев новой книги?..

В свой домик идти не хотелось, на плитке кастрюля со вчерашним супом, позже разогреет и поест. На турбазе нет столовой. Здесь он совсем отвык от мяса. Изредка сварит уху из пойманной на озере плотвы и окуней, а чаще всего довольствуется консервированным овощным супом. В магазине продают банки с капустной солянкой, борщом. У Галкина уйма кроликов, индюки, куры, но ни он, ни Васильевна не продают их. Всё отправляют в город — наверное, там на рынке больше платят. Не купишь даже картошки и в поселке. Местные ничего почему-то не производят на продажу. Вот молока — хоть залейся, но Казаков к молоку равнодушен.

Выйдя на берег, он присел на скамью возле бани и стал смотреть на озеро. Какое-то голое оно и неприветливое без камышей, осоки, кустарника. Правда, кое-где уже проклюнулись крошечные листья, еще несколько теплых дней — и все кругом преобразится: природа свое возьмет. Если по срокам положено быть весне, то весна будет, а потом лето, осень, зима… Извечный круговорот нашей жизни. Это только у человека в душе надолго может поселиться слякотная осень…