Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 4, 2004

Наши дни сократились. Усохли и оскудели.
Словно в школьном актовом зале — торжественный запах пыли
И знамена, тяжелые от позумента и канители.
Это время не стоит доброго слова, но мы в нем жили.
Просто выцвели все тетради. Но в каждом знаке и в каждом пробеле
Полагался смысл, а заботились только о стиле.
Ничего не решают годы, тем более месяцы или недели.
Измениться уже не удастся, да и не стоит усилий.
Комментарии к нашей жизни мельче петита и нонпарели.
Все слова остались на сцене. На деревянном настиле.
Только мигает свет и сквозняк задувает в щели.
А за окном сигналят чужие автомобили.

На экране заставка Windows в виде трубопровода
Напоминает о навсегда ушедшей эпохе,
Измерявшейся киловаттами, миллионами тонн чугуна и стали.
Паром дышало железо, содрогаясь при каждом вздохе,
Дымили кирпичные трубы, покорялась прорабам природа,
Рельсы звенели, и города на пустырях вырастали.
Впрочем, нам уже не досталось ни этого дыма, ни этих строек.
Но вспоминаю подвал, где из стены торчали какие-то скобы
И проходила труба отопления, окутанная стекловатой.
И почему-то хватало на всех черно-белой злобы
Зимнего дня, и был особенно стоек
Запах спиртного и сырости, крепленый и кисловатый.
Студия или скорее, кажется, мастерская.
Выпито это вино, не осталось даже похмелья.
И до конца сохранились лишь кое-какие привычки, скажем,
Тяга к огню и железу, преклонение перед целью,
Надежда на перемены и, подробности опуская,
Вера в прогресс и любовь к индустриальным пейзажам.

Как вспомнишь лыжное Токсово, холод охватывает опять,
Запах печного дыма, непривычного, как всегда,
Тоска по слову, когда нечего, в общем-то, и сказать,
Приметы прошлого века, узнаваемые без труда,
Все многочисленные оттепели и холода,
Рассыпающаяся бумага и неотчетливая печать.
Почему-то снежные яблоки теряют запах и вкус.
Мандаринной коркой стали любые праздники. И потом
Все равно не избавиться ни от одной из обуз,
Обступающих жизнь и заполняющих дом.
Лишь холсты в Эрмитаже лоснятся фламандским льдом
И на Зимней канавке биты тройка, семерка, туз.

Любой отдельный предмет и любое
Одушевленное существо
Теряет свою единственность,
Перемещаясь в пространстве.
Но кроме одиночества
В дороге нет ничего.
И кроме бессилия и упрямства
Нет ничего в постоянстве.
Еще мерцает гнилая ночь
Огнями грузовиков,
Еще дрожит живое железо
И дышит морозным паром.
Перед тобой — лишь гаражный замок,
Тяжелый ржавый засов,
Стальная дверь никуда,
Нечувствительная к ударам.
И так в этой жизни душно и сыро,
Холодно и темно.
И так очевидно, что ждать другой
Нет никаких оснований,
Что вся полоса отчуждения, все
Дорожное полотно —
Лишь узкий мост через пропасть
Значений, имен и названий…

Ничего не знаю о вечности. Но как отвратителен этот снег,
Вся эта оттепель, ветер, соленая грязь,
Пузырьки из-под настойки боярышника у аптек,
Экран, духота семинара, и голоса коллег,
И мысли о том, что жизнь, пожалуй, не удалась.
Любые явления пенятся и быстро сходят на нет,
Как пиво в пластиковом стакане (в стекляшке, рядом с метро).
Какая-то сущность горчит, мигает какой-то свет.
Случайный вечер засунут в какой-то прозрачный пакет,
А смысл словно выброшен в мусорное ведро.
Прогулку не нужно описывать, да и вряд ли нужно гулять
Под мокрым снегом, по скользкой тропинке, пересекающей двор.
Вообще бывает иначе, в частности — переписывается опять
Конспект декабря в очередную ученическую тетрадь,
И все ошибки при этом воспроизводятся до сих пор.

Сухость гортани, саднящая тяжесть любых изменений,
Действие, за которым следишь, дыхание затая,
Все остальное оставляет лишь след невысказанных сомнений.
Так и переживаешь день, летний, прохладный, скорее осенний,
Беспричинность и пустоту наличного бытия.
Кварцевые часы, не требующие завода,
Гонят по кругу все те же стрелки. Но выцвел давно циферблат.
Время обозначает только забота,
Гудение ос, переживание перехода
Из неуверенности в боязнь. И беспричинной тревогой объят
Безличный воздух, насыщенный сухими частицами пыли.
Мелко дрожит паутина на слегка раскачивающихся кустах.
Словно все подчиняется какой-то недоброй и безымянной силе
Или же все настолько случайно, что все о тебе забыли,
Как в детстве. И каждая тень вызывает страх…

На снегу обозначен след разобранной загородки,
И брошены в кучу остатки нераспроданных елок.
С морозов год начинается, и, если верить сводке
Погоды, — лишь холод вечен, во всяком случае, долог.
От праздника остаются сморщенные ошметки
Серпантина. И ветер жалит, как стеклянный осколок.
А выход к высшему смыслу или иной развязке
Не нужен и невозможен, лишь ближе к полудню примерно
Молочная белизна заменит любые краски.
Судьба, как известно, загадочна, слава недостоверна.
Бесспорны только вагоны, раздерганные от непрерывной тряски,
Платформы, на запасных путях ржавеющая цистерна.

Недоверие вызывает любой незнакомый предмет,
Потому что все должно находиться на одних и тех же местах,
Несмотря на то что время по встречной бежит полосе,
И боишься столкнуться с ним, потому что в природе нет
Ничего прекрасного, лишь беспорядок и вечный страх
Потеряться, отстать, оказаться вдруг не таким, как все.
И находишь радость лишь в звуковой оболочке слов,
Без которой бессилен разум и жизнь была бы совсем
Неотличима от смерти. Вливаясь в общий поток,
Первоначальный смысл никогда не бывает готов
К самораскрытию в рамках примеров или каких-то систем.
Но любой отчетливый звук по определению одинок.

По ночам непонятные звуки пронизывают весь дом:
То ли урчит холодильник, то ли скрежещет электродрель.
Если проснешься, то засыпаешь медленно и с трудом.
Теряется счет часов, порядок дней и недель.
А если слякотным утром зазвенит, как всегда, телефон —
Не знаешь, что и ответить, тем более — что сказать.
Кажется, все еще длится прерывистый и тяжелый сон
И все повторяется и пропадает опять и опять.
Только по-прежнему чернеют оттаявшие кусты.
Короткий день остается случайным, неделимым, простым.
С каждым годом все непонятнее жизнь, да и ты
Все меньше и меньше в ней закономерен и необходим.

Приходится если не полюбить, то по крайней мере
Примириться (поскольку любить вообще ничего не надо)
С этой рассеянной влагой, ждущей электрического разряда,
Чтобы пролиться и превратить в непролазную слякоть
Пыльную землю. (Здесь, в лесной ойкумене, в речной болотистой сфере,
Дождь имеет право идти, но совсем не обязан плакать.)
Смысл ржавеет, словно некрашеная проволочная ограда.
И, как всегда, ненавистна безвольная, немощеная мякоть.
Если перед тобой закрывают двери —
Не стоит стучаться. Да и жалеть о мнимой потере
Не обязательно. Скорее кончит окать по-новгородски и по-московски
акать
Глагол отдаленного грома, чем прольется покой и отрада.
Так что отчетливость ожидания (почти равнозначная вере)
Зависит от точки зрения или от силы взгляда.