Андрей Юрич - Ржа

— Надо бы траур объявить, — сказал Алешка.

— Не помню, чтобы индейцы хоть раз объявляли траур, — возразил Пашка. — Ни в кино, ни в книжках такого не видел. В кино кто-нибудь из индейцев почти каждый день умирает. Они бы всю жизнь в трауре жили.

— Ладно, — сказал Алешка. — Не будет траура. Раз уж мы все тут собрались, значит, надо решать, как быть дальше. Десятиклассники знают, что мы брали их вещи. Они требуют чего-то, пока непонятно чего, но я не хочу, чтобы они нас ловили. Оружия у нас нет. Луки — не в счет, выбросите их на фиг. Взрывчатку мы теперь вряд ли найдем. Думайте! Думайте, где мы будем прятаться и чем защищаться!

— Вообще-то это ты нам должен сказать… — тихо заметил Пашка.

Алешка промолчал. Воины постояли еще несколько минут над могилой котят и побрели к поселку. Иногда они оборачивались, но скоро уже не могли отличить могильную кочку от всех остальных. Дима снял свой колчан на широкой черной ленте, которую ему дала мама, и бросил его вместе со стрелами и луком в тундровую лужицу. Колчан тут же подобрал Дуди.

— Брось! Я выбросил это! — шипел на него Дима недовольно.

Но Дуди, счастливо улыбаясь, прижимал к груди никчемное оружие и смотрел на Диму радостными влюбленными глазами.

— Тебя даже Дуди не слушается, — ухмылялся Пашка в сторону Димы.

— А как вообще индейцы мертвых хоронят? — спрашивал Коля, которого не отпускали печальные мысли.

Алешка морщил лоб, вспоминая виденное на киноэкранах.

— Да знаешь, вроде бы никак не хоронят… Обычно индеец если умирает, то падает в какую-нибудь пропасть или в водопад…

— А помнишь кино «На военной тропе»? — напомнил Пашка, жуя сорванные по дороге ягодки голубики. — Там они своего друга, которого солдаты убили, положили на дерево.

— Чтобы его птицы ели? — спросил Коля.

— В кино его никто не ел, — мотал головой Пашка.

— А знаете, как эвены мертвых хоронят? — встрял Спиря. — Может быть, и индейцы хоронят так же?

Ему последнее время вообще хотелось считать, что эвены — это и есть индейцы, и что он всегда был индейцем, от самого рождения. Ведь эвены тоже стреляли из луков, и тоже были гордыми и благородными, и курили трубки. Теперь вдруг ему показалось, что этому можно найти практическое подтверждение.

— Ну, и как эвены это делают? — Дима слегка усмехнулся: он знал, что все, кто живет в поселке, одинаково закапывают своих покойников в вечную мерзлоту.

А Спиря в рассуждениях руководствовался тем, что рассказывал ему дед:

— Мертвеца кладут прямо на камни, а вокруг строят из камней стену. И получается вокруг стена, высокая, чтобы зверь не мог перелезть, а сверху открыто все — чтобы душа человека могла улететь в небо.

Алешка прислушался. От рассказа Спири явственно несло суровой индейщиной. Это могло пригодиться.

— А птицы его едят? — спросил Коля.

— Кого? — не понял Спиря.

— Ну, покойника. Ты же сам говоришь: зверь перебраться через стену не может, а сверху небо. Значит, его могут есть птицы.

— Какие птицы?

Теперь наморщил лоб Коля. Его дед рассказывал про стервятников и каких-то горных грифов. А здесь водились только вороны и куропатки.

— Ну, не куропатки же, вороны, наверное… Только они же на зиму улетают. Кто же зимой покойников ест?

— Коль, ты чего? — шутливо-тревожно заглянул ему в лицо Пашка. — Никто не ест покойников.

Коля раздраженно махнул рукой.

— А правда, как же зимой? — спросил Алешка. — Где зимой эвены камни берут? Снег же, и холодно — никаких стен не построишь!

— А зимой они не хоронят, — смеялся Дима ехидненько. — Откладывают до весны в холодок.

Спиря потерянно молчал: рухнуло подтверждение индейского происхождения эвенов.

Племя вышло из тундры, когда солнце над грядой сопок уже краснело по-вечернему. Резиновые сапоги шаркали по растресканной, укатанной грузовиками земле. Редкие прохожие тянулись от автобусных остановок к цветным коробочкам пятиэтажек. Индейцы шли быстро и уже на подходе к родным улицам догнали четверых мужиков в пыльных робах — те шагали вальяжной шеренгой, занимая всю ширину внутриквартального проезда.

— Твой отец, — толкнули Алешку.

Вождь закрутил недоуменно головой, и вдруг один из идущих перед ним взрослых обернулся и оказался и правда его отцом. Он улыбался сыну с высоты своего роста.

— Это мой папа с друзьями, — объяснил Алешка.

Ему почему-то было приятно, что вот идет его отец, такой большой и сильный, и что у него есть такие же большие и сильные друзья, и все они сейчас увидят Алешку.

— А вот сын мой, — проговорил отец весело.

И Алешка даже засмеялся — так это было хорошо: такая неожиданная встреча. Работяги остановились, развернулись к пацанам, и один из них, незнакомый, с блеклыми серыми глазами, вдруг ухватил Алешку одной рукой поперек туловища, поднял в воздух и зажал под мышкой. Алешка, ошеломленный, задрыгал ногами в пустоте и неожиданно для самого себя жалобно крикнул:

— Папа!

— Ага! — заворчал блеклоглазый, и от него потянуло тухлым спиртовым перегаром. — Вырываешься! Ну, дык я тебя…

И он играючи перекинул тело Алешки несколько раз — из одной крепкой руки в другую, каждый раз переворачивая вождя вверх тормашками. Было страшно, противно и больно. Кувыркаясь в пьяных руках, Алешка видел лицо отца — все такое же улыбчивое и расслабленное.

— Ну, ты же индеец, — ухмыльнулся отец. — Индейцы должны уметь применять всякие там боевые приемы!

«Он пьяный», — мелькнуло в Алешкиной голове, и ему стало очень стыдно перед своим племенем, которое стояло рядом и смотрело во все глаза. Стыдно — аж до жжения где-то в горле. Кто-то мелко хихикал: по голосу вроде бы Дима.

— Отпусти! — сказал Алешка твердо.

— Не отпущу! — пьяный перехватил Алешку еще раз, и тот повис бессильно прямо перед своими воинами. Первым стоял Пашка, и на лице его была жалеюще-ехидная улыбочка.

— А я тебе что-то принес, — сказал отец.

И в его руках, как будто ниоткуда, появился лук.

Это был странный лук: два тонких стальных стержня шли, изгибаясь, параллельно друг другу. Их концы удерживались вместе аккуратными брусочками из твердого полированного дерева. А посередине из такого же дерева было квадратное ложе с круглым отверстием для стрелы. Толстая капроновая тетива удерживала согнутую сталь. Лук был ростом с Дуди.

— Ну-ка! Попробуй!

Алешку поставили на ноги, взъерошенного, как воробья, и отец сунул ему в руки железный лук и неоперенный деревянный стержень — стрелу.

— Это что? — угрюмо спросил Алешка.

— Ты же просил настоящий лук! — пьяно улыбнулся отец. — Куда настоящее-то!

Вождь неуверенно взялся за деревянное ложе, не с первой попытки попал стрелой в прорезь, потянул тетиву изо всех сил. И усилия его хватило, чтобы отклонить капроновый шнур на полсантиметра. Тетива своей жесткостью напоминала стальной стержень.