Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru]

Потом веселенькая компания все-таки распадается, после того как задан был уже вопрос, были ли у мальчика какие-нибудь амуры или еще нет и разрешают ли ему вообще, гордый отец отвечает утвердительно и добавляет, что сам его и учил. Но у Райнера ничего такого никогда и не было, что позволено знать только сестре, потому что разглагольствования его свидетельствуют об обратном. По его словам, бывало это часто, со множеством самых разных девушек, и всех их Райнеру пришлось покинуть, к сожалению, слишком рано. Такие вещи указывают на недостаточную социальную приспособленность. Не поперхнувшись, он чешет, как по книге, ведь книг он из рук не выпускает.

Весь обман от книг. Лучше честный сын, обучающийся ремеслу, чем враль-гимназист.

— Пока-пока, — прощально машет ладошкой девушка, звать которую Фрида, а работает она на сахарозаводе. Худой конец делу венец.

— Я бы в два счета ее расстелил, делать нечего, одним пальцем и еще кое-чем, — брызжет слюной папочка, засовывая руку в карман воскресных брюк, которые недавно отутюжены, но долго таковыми оставаться не будут. Там, в брюках, без устали двигаются и шевелятся прилежные пальцы, которые давненько уже не выполняли никакой ручной работы, последний раз — на войне, занимаясь ремеслом убийцы. Сейчас на очереди как раз обратное. Отец трет свой член с намерением вызвать семяизвержение. Это доставит облегчение после сытного обеда, затем он наверняка умолкнет и заснет. Но в настоящий момент у него наличествует еще потребность порассуждать о свойствах и качествах бабьих дырок, которые иногда бывают скользкие и широкие, а бывают, опять же, сухие и узкие, так что их надо сперва подрастянуть.

— Слушай внимательно, парень. Болт у тебя должен стоять, как следует, а то все насмарку пойдет, вот — как у меня, например, посмотри, ну разве не роскошный экземпляр?

Из открытой ширинки с любопытством выглядывает лиловый гриб, сейчас ка-ак брызнет на лобовое стекло, вытирай потом все это дело.

Райнер сглатывает собственную блевотину, вкус которой еще отвратительней, чем когда шницель был еще не прожеван и не пропитан желудочным соком. «И такой человек все это проделывает с моей матерью, — думает он. — А ей приходится сносить супружескую обязанность. И все-таки мне хочется заниматься этим самым с Софи, но с ней-то у меня все будет совсем по-другому».

Отец ускоряет темп и тяжело сопит. Через довольно регулярные промежутки времени в кабине их ржавой консервной банки раздается пивная отрыжка, а то и звуки выпускаемых газов, чего Райнер особенно опасался. По объездным дорожкам он ведет машину к водоему, и вот уже природа угрожающе близка, разверзла всасывающее жерло, чтобы втянуть Райнера в себя. Зелень становится кричащей и чреватой опасностью, так ее много. Похоже на огромную пещеру из шпината. Запястье отца работает безостановочно, на всю железку, самая верхняя пуговица была расстегнута еще у трактирщика, теперь за ней следуют остальные. Движению необходим простор. Полным ходом отец приближается к высшей точке, а сын — к водохранилищу, которое одиноко раскинулось перед ними в слабеньком послеполуденном тепле. Еще слишком холодно для купания, надо лета дождаться. Отец поднимает на сына глаза, выражение которых говорит, что-де мужик мужика всегда поймет. Сын не смотрит на него, неподвижно уставившись прямо перед собой. Свет отражается от зыбкой поверхности. Вода в изумлении вопрошает: И в такую холодину ты хочешь сюда, ко мне? Пара диких уток поднимается с поверхности воды, хлопая крыльями, рассыпая брызги. Спасайся, кто может, такое мы уже видали, знаем и не хотим составлять компанию, если какому-то дураку пришла охота лишить себя жизни. Деревья шумят в один голос.

«Вот сейчас мы оба вместе и гробанемся, — думает Райнер, — жуть какая». Он жмет на газ, в ответ ему ревет мотор, вообще-то он слабоват, но на это мощности хватит.

— Ты что, сынок, спятил?

Поверхность воды приветственно машет им и радостно бросается навстречу, раскрывая свои объятья, ну хоть какое-то разнообразие в это скучное время года. Здесь очень глубоко прямо у берега, потому что озеро искусственное. Такие опасные места природа не всегда может создавать одна, без посторонней помощи. Галька на берегу измученно взвизгивает от боли. С воплем поперек дороги встает весенний ландшафт, размахивая табличкой стоп-знака. Остановись! Дальше нельзя, потому что дальше опасно. Колесами раздавлены миллионы крохотных тварей, стихают их едва слышные предостережения. Где-то заливается лаем дворовый пес, который лишен свободы, но даже и не знает, что это такое, потому что всегда сидел на цепи. Чего не знаешь, о том не горюешь. Он и не тоскует по неведомому. Крестьянка выпялилась, в подоле зажат куриный корм. Трава начинает наливаться соком, потому что чувствует приближение лета. Кромка воды бросается навстречу, чтобы приветствовать их, вот радость-то, кто бы мог подумать, как раз сегодня, когда уж и не ждали, что хоть что-нибудь случится, так весь день и прошел бы впустую. Крылатая живность с визгом уносится прочь на бреющем полете, но ее не слышно, потому что мотор все заглушает.

В последнее мгновение дается отбой, отцеубийство, комбинированное с самоубийством, отменяется, так как исполнитель чересчур труслив, чтобы до времени положить конец своей собственной жизни, ему еще слишком многое предстоит, и хотя это явное заблуждение, он верит, а это главное. Райнера, белого, как полотно, трясет в ознобе, он присаживается на берегу, получает от отца затрещину и говорит:

— Это я так, только напугать тебя хотел, я ведь точно знаю, когда затормозить, я хорошо вожу, папа. Что, ты испугался?

— А если бы тормоза отказали, что тогда, а?

Еще пара оплеух, одна слева, другая справа.

Папочка чуть было в штаны не наложил, хорошо, что удержался. Но отлить надо срочно, такая срочность происходит от пива. Райнер, совершенно ослабевший от своих убийственных намерений, должен теперь волочь налившегося пивом папочку к опушке, где тот хочет побрызгать. Чтобы отомстить за пережитое и наказать сыночка, отец все время, пока справляет нужду, заставляет парня поддерживать себя за локоток и выставляет на обозрение свой мощный насос. Вот он какой огромный, а только что он еще больше был, Райнер ведь видел.

— Та-а-ак, это дело мы пережили.

Потихоньку и осторожно разворачиваются (на сегодня кризис преодолен) и едут назад, в город. Вальдфиртель отчаянно протестует, ему хотелось побольше получить от тех двоих, еще чуть-чуть, и ему было бы позволено вообще оставить их у себя. А так папе остается Райнер, а Райнеру — его папа.

Йоргеровские купальни представляют собою резкий контраст. С одной стороны, контраст с Вальдфиртелем, где Райнер побывал совсем недавно и где человек в борьбе с природой еще не вышел победителем, — «темная, сочная зелень могучего леса и влажные массивы твердого гранита составляют особенность этих краев, придавая им неповторимое очарование, суровая красота разлита над глубокими ущельями и просторами плоскогорий. Эта сумрачная лесистая местность оказала плодотворное влияние на многих, кому посчастливилось понять ее угрюмую и величественную красоту». Совсем другое дело — родительская квартира, с которой Йоргеровские купальни контрастируют совсем по-другому. Здесь нет таких вольных, открытых пространств, как в Вальдфиртеле, здесь в полном мраке постепенно срастаются стены, не видно ни голубого неба, ни таинственно-темной глади озер, где-то там раскинувшихся. Этот мрак берет свое начало в бесчисленных коробках из-под стирального порошка, старых чемоданах, картонках и ящиках, которые нагромождаются в штабели до потолка, вбирая в себя весь многолетний ужас обывательского домашнего хозяйства (слишком тесного для четырех человек), откуда этот ужас щедро изливается на подростков. Стоит поднять любую крышку, как начинает распространяться затхлая вонь, исполняющая главное свое предназначение — вонять. Не выбрасывается ничего, все должно оставаться тут, на месте, представляя собой свидетельство грязи — своей собственной и своих хозяев. Пожелтевшие предметы одежды, битая посуда, детские игрушки, спортивный инвентарь, сувениры из путешествий в отдаленные края внутри страны, какие-то бумажки, предметы, доставшиеся по наследству, всевозможные приборы для всевозможных видов деятельности и среди всего этого — пожухлая и разбитая жизнь четырех человек, двух взрослых и двух подростков. Райнер хочет подняться к свету, все равно где, на открытой местности или в более светлой квартире, в которой, по возможности, вообще ничего быть не должно, кроме стальных трубок и стекла; чтобы пробиться к этому свету, нужно вырваться из дому, потому что здесь, внутри, света нет. Нельзя даже ни вдохнуть, ни выдохнуть свободно, потому что и воздуха не хватает. А подрастающему человеку воздух нужен в особой степени, чтобы достичь нужного роста. Если вокруг нет света, можно и самому его для себя зажечь. В этих целях Райнер часто рассказывает в школе историю о том, что отец его ездит на «ягуаре» элитного класса и уже не раз летал за границу: сплошная ложь от начала и до конца. В свою очередь его отец утверждал при свидетелях, что известный эстрадный певец Фредди Куинн — якобы его внебрачный сын, на которого ему долго пришлось платить алименты. Это также не соответствует действительности. И как бы часто Райнер выдумку свою ни пересказывал, правдой она от этого не станет.