Катарина Хакер - Бедолаги

— И то, и другое, — ответил сбитый с толку Якоб.

Бентхэм кивнул и примирительно заметил:

— Конечно, конечно, имеет право.

Вошла Мод с подносом, принесла стакан горячего молока. Любопытный Элистер сунул нос в комнату и весело затараторил Якобу, что, мол, никто лучше Бентхэма не умеет так глубоко разобрать правовой случай, чтобы в итоге ничего не осталось, ни правых, ни виноватых. Бентхэм только головой покачал, встал и подошел к окну, закрытому плотной гардиной. «Как при затемнении, — мелькнуло в голове у Якоба, — только Бентхэм был тогда ребенком».

— Право? Право у Миллера? Ясно, у него есть право. Это имущество принадлежит ему, а не германскому государству, и не доверителю, и не покупателю. Говорите, Миллер поедет в Берлин? Как-нибудь и я съезжу, Шрайбер годами на этом настаивает. Но ведь Миллер ничего не потерял. Нет, не потерял. Когда он стал обдумывать, что ему принадлежит, а что нет, он и знать не знал про Берлин.

— Родители ему рассказывали, — возразил Якоб, хотя совсем не понял, к чему ведет Бентхэм, а тот что-то бубнил, опять рассевшись в своем кресле и теребя краешек пледа.

— Конечно, родители. Повезло ему, что они выжили, не погибли в газовой камере, как его дедушка с бабушкой. Вы меня не понимаете. Дело не в том, что Миллер не должен беспокоиться об имуществе, о стоимости имущества, о денежной компенсации. Разумеется, должен. Но меня удивляет, что он хочет заполучить сам дом. Как будто дом остался прежним. Как будто время и горе не тронули этого места. Горе и ужас оттого, что нет мест, оставшихся прежними, не тронутыми лютой правдой. Как будто можно перекроить историю, укоротить ее на целые десятилетия!

— Так зачем вы вообще беретесь за такие дела? — удивленно спросил Якоб.

Бентхэм встал, принялся шарить на столе и в нижнем ящике, то ли искал что-то, то ли раздумывал над ответом.

— История, семья, наследование, последовательность… А мы, юристы, как те же историки, всегда на стороне самой истории, доказывая обратную силу законов, объективную справедливость. Между прочим, Миллер развелся в шестьдесят лет и собирается пойти к гадалке.

Якоб сидел на стуле с изящно изогнутыми подлокотниками, светлая полотняная обивка, ореховое дерево, конский волос. В дверь снова заглянула Мод, покачала головой.

— Пусть у истории нет ангела-хранителя, но на кого-то надо полагаться, не так ли? Я согласен, со всем согласен, — продолжал Бентхэм. — Но отчего же нет такого закона, отчего нет закона о равноценной компенсации? Зачем требовать того, что утрачено? Настаивать на том, чего не исправишь? Исправить ничего нельзя.

Вот что он искал: картонную папку, перехваченную резинкой. Красная пересохшая резинка разлетелась на части, когда он попытался ее снять, и шлепнулась на пол. Бентхэм наклонился, но резинку с пола не поднял. Мод в третий раз сунулась в дверь с телефоном в руке, энергично кивая и делая Якобу знаки. Бентхэм тоже кивнул, подтверждая: хватит, мол. Обернулся к своему столу, бормоча и ворча, словно его отрывали от важных дел. Но, похоже, еще и посмеивался. «Над чем? — спрашивал себя Якоб. — Что это было?»

Спустя два часа за ним зашел Элистер; с Изабель он уже поговорил. Вообще они — Якоб и Изабель — решили встретиться сегодня пораньше, купить наконец-то туфли, а еще теплое одеяло, такое никогда не помешает, хотя погода сегодня отличная, атмосферное давление высокое, на завтра тоже обещали солнце, и вот она, весна, скоро уже весна. Но Якоб забыл про их уговор. Из библиотеки слышался шум пылесоса, уборщица Джильман приходила с восьми до девяти и часто засиживалась у Крэпола, ведь она не торопится, ведь она, по ее словам, терпеть не может долгую дорогу до Финчли. Элистер утверждал, что она надеется где-нибудь еще посидеть, перекусить с Крэполом. Он, дескать, встретил их вместе в Британском музее, или это было в Коллекции Уоллеса? «Славная парочка», — хихикнул Элистер, когда они шли мимо библиотеки. И вообще Крэпол из ваших, родился в Германии, всегда простужен, но исключительно любезен и, кстати, сегодня долго беседовал с Изабель, которая заходила часа два назад за Якобом, но узнала, что тот очень занят, и велела ни в коем случае его не отвлекать. «Крэпол ей объяснил, — радостно и по-кошачьи лукаво продолжил свой рассказ Элистер, — что не стоит волноваться по поводу войны: будет, не будет». Хотя сам он, Элистер, должен добавить, что террористические акты тем самым откладываются, но не отменяются. А сегодня вечером он предлагает втроем сходить в Национальный кинотеатр, где такое уютное кафе. И хлопнул по плечу Якоба, уставившегося на него в полном изумлении.

В шесть часов Изабель, распрощавшись с библиотекарем Крэполом и с Элистером, вышла на Девоншир-стрит, миновала высокие ее дома и свернула на юг. На Бэйкер-стрит она выпила кофе, а потом направилась к Темзе, перешла через мост Ватерлоо, где тротуар был еще не уложен, но уже открыт для пешеходов, к Саут-Бэнку, далее мимо Национального театра, мимо Национального кинотеатра. Торговцы книгами собирали свой товар, свои лотки и столики, а она пошла вниз по течению реки, мимо песчаных отмелей, откуда в былые времена связанных преступников бросали в воду. Саут-Бэнк во время войны сровняли с землей, но как в это поверить? Бомбы, вспышки, горящие верфи, полыхающие дома? Вот она, галерея Тейт-Модерн, огромная, коричнево-черная, почти без окон. И дамы в коктейльных платьях, розовых и светло-зеленых, показываются у входа; какой-то господин в элегантном костюме двигался прямиком на Изабель, но в последнюю секунду все-таки уступил ей дорогу.

Сумерки растворились в темноте. Лондон на другом берегу вспыхнул огнями. Мимо проплывал собор Святого Павла. Окна домов на берегу поблескивали, словно корабельные иллюминаторы. Бегуны, прохожие, парочки обгоняли ее, останавливались у балюстрады, смотрели на воду. Мальчишки крутили педали, подпрыгивая и взлетая, выкручивая фортели на маленьких своих велосипедах. Собаки рвались с поводков, напрасно пытаясь утащить за собой хозяев, и двое детишек, тоже на поводках — бегунках, учились шагать впереди родителей. Якоб и Элистер ждут ее с восьми до полдевятого в кафе кинотеатра. И вот опять перед ней галерея Тейт, у входа стоит старик, что-то приговаривает, зачесывает волосы, склонив голову набок, внимательно смотрит на дверь, которая открывается сегодня в последний раз, выпуская плотного чернокожего человека с большой связкой ключей, чтобы тот покрепче запер ее. Теперь пора. Изабель поправила вельветовую юбку, перевернувшуюся на девяносто градусов, не меньше, глянула на кроссовки, подняла левую ногу, правую ногу — белый цвет давно стал грязно-серым. Нечего откладывать, завтра надо купить туфли, заодно и одеяло.