Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

— Да что ты! У меня других забот хватает, — со смехом перебивает мама.

— Да. Наверно, хватает, — говорю я.

— Хлин у нас юморист, — объясняет Лолла Дизайнеру, который сидит и смотрит на меня, как садовый архитектор.

— Нет-нет. Я тут подумал, а не стать ли мне донором спермы, — говорю я, когда мама отсмеялась, а Лолла отулыбалась.

Хотя неясно, понял ли Дизайнер мои последние фразы.

— Донором спермы! — восклицает Лолла.

— Ага. Или как это называется? Ассистент? Или… — Я замолчал, так и не сказав «спермопроводчик».

Однако между нами воцаряется беременное молчание. И мы все сидим, как семья дураков, мы втроем — как «белый сброд», род такой захудалый, что уже и плодиться не может, три последних динозавра на приеме у доброго ученого Стивена Дизайнерса, который решил спасти вид от вымирания.

— Неплохая, должно быть, работенка, — говорю я, чтобы разрядить атмосферу.

— Ах да, Хлин, ты же у нас безработный. Наверно, это тебе подойдет, — говорит Лолла.

— Ага. О такой работе можно только мечтать, — смотрю на донора, — сколько тебе… — отвожу глаза, — как ты думаешь, сколько за такое платят? — Реакция негативная. — У вас, ну, у тех, кто этим занимается, есть какое-нибудь объединение там? — Густое молчание. — Ну, профсоюз? Хотя нет, вы, наверно, по собственной инициативе…

Я закончил. Говорить о реакции трудно. Дизайнерс кашляет. Лолла смотрит на кофейник. Я наливаю себе кофе. Мама:

— Ну, как у вас там в Акранесе, садов много?

Я не могу определиться. Я не могу решить, надеюсь ли я на то, что Лолла не доносит этот плод именно из-за того, что отец — он, или наоборот. Не знаю, что лучше. Я его ненавижу. Дизайнерса. Я надеюсь, что отец не он. Надеюсь, что отец не он, и в то же время, что это не я. Я надеюсь… Да. Или как?… Наверно, нет ничего страшного в том, чтоб заиметь ребенка со своей мамой. Хотя нет… Он импотент. Его сперма застывает, как воск. В душевой в бассейне в Акранесе он беструсово машет своим садовым пустоцветом. Они так долго пытались… А сейчас уже поздно. Что сделано, то сделано. Или как?… Тимур — полная клиника. Его все время на чем-то клинит. Ему бы удалось обезводить Лондон.

Я стою в консервном Банке Исландии. Я тут, наверно, уже минут пятнадцать простоял. Видел, как Лолла идет по Лёйгавег. Я не смог заглянуть ей в лицо. Не мог смотреть ей в лицо. После того, что я сделал. После того, что случилось. Здесь народ снимает деньги и делает вклады. Разве то, что уже вложено, обратно вынуть можно? Как сказал таксист: «Сдачу давать правильно». Я выхожу, потом вхожу обратно. Пришел охранник с ключами. Банк закрывается. Я хотел бы, чтоб меня закрыли в банке. Чтоб меня положили на счет. Охранник спрашивает, закончил ли я свои дела. Выпускает меня. На крыльце я не могу решить, рискнуть ли мне пойти домой или спуститься на пристань. И я иду в «К-бар». По дороге утешаюсь тем, что в Париже заработал СПИД. «Для того, чтоб сработало, нужно время». Сказал Тимур. СПИД — не самый быстродействующий способ покончить с собой. На одну постановку диагноза уходит три месяца. Из-за бюрократии. Это как тот «аборт». Чтоб сработало, нужно ждать. На самом деле это даже и не самоубийство, а как бы запоздалый аборт. Смерть — это запоздалый аборт. Очень запоздалый. Через сто лет здесь на Лёйгавег всех заменят. Тогда по этой улице будет ходить совсем другой народ. Кто-то побежит мне навстречу, как будто это и есть жизнь. Ни с того ни с сего заморачиваюсь на том, какой они составят некролог для радио.

«Наш возлюбленный сын, отец, брат, зять, однокашник и однопостельник Хлин Бьёрн Хавстейнссон скончался в Центральной больнице 3 марта с. г. О времени и месте похорон будет сообщено дополнительно. — Берглинд Саймундсдоттир, Олёв Халлдорсдоттир, Халлдор Стефанссон, Хавстейн Магнуссон, Эльса Хавстейнсдоттир и Магнус Видар Вагнссон с детьми».

Магнус Видар Вагнссон… ему-то что делать на моих похоронах? И бабушек я забыл. Эльсе Хельсиноре, а может, Хельсингёр и Турид… Не помню, какое у бабушки отчество.

Как это — умирать?

«It takes a life, to die», [389] «На то, чтоб умереть, уходит целая жизнь» (англ.). — сказал Гюлли.

Вхожу в бар. С экрана вспархивают какие-то австралийские куры. Сажусь рядом с Тимуром. Сегодня он уравновешеннее, чем всегда. Совсем заколдовался. Я спрашиваю его: «А может, нам это все хозяйство перемотать?» Сигарета дрожит во рту: тик, тик, тик…

— В смысле, повторить? А не надо. Все получилось.

— Нет, я имел в виду: отмотать на начато. Отменить.

— Отменить?

— Да.

— Нет, уже поздно. Point of по return will not return. [390] Точка невозвращения не вернется (англ.).

Датчане вернули исландцам манускрипты саг… Я отдаю ему кожаный магический предмет, а затем блюю в сортире. Не знаю чем. Я ведь ничего не ел с тех самых пор, как… Вот с тех самых пор. Я изблевываю из себя душу. Из-под очков выкатываются две слезинки. Слезы в блевотине. Это очень точно передает мое состояние. Эльса, Хофи… А теперь и Лолла. Climax Blues Band. Я утираюсь туалетной бумагой и незамеченным выхожу из бара. Но по крайней мере мне не надо платить до тех пор, пока «не будет виден результат». Надеюсь, что я сдохну до того. Отспидуюсь в мир иной. Хотя нет… Это все бред. В большем бреде я в последнее время не участвовал. Это был не я. Или… кем я стал? Все эти дни я набирался каких-то поганых воспоминаний. Сегодня с тех пор прошло два дня.

Трёст дал мне «э», а потом настал черед «б» и «а». Беспроволочный аборт.

Я вспоминаю. Аборт по телефону.

После девяноста минут на экстази я молниеношусь к его столику и говорю: «Сейчас или нэвер», а он отвечает: «Сейчас, сейчас». Мы назначаем встречу в четыре у него дома, но сперва мне надо зайти домой на Бергторугата и обеспечить «аксесс». Я прокрадываюсь в их спальню с пузырящейся газировкой в душе (Фу, слава богу! Обе спят!) и ставлю под кровать телефон, трубку кладу на пол динамиком вверх, чтоб он указывал прямо на пузо, в полном соответствии с предписаниями, а рядом кладу колдовской прибор Тимура, обшарпанную кожаную коробочку, в которой, наверно, камень из печени или почки какого-то девяностолетнего индейца, сложившего свою пропесоченную голову в красных солнцежарких степях Аризоны мно го-много лет тому назад. Потом змеюсь вон из-под кровати и через некоторое время львом вхожу в красную комнату на соседней улице, в которой живет Тимур, а под потолком подвешен мотоцикл. Зайти к нему домой — умопомрачительный бонус в этой сделке, и я долго впиваю в себя атмосферу и выспрашиваю его о вещах на стенах.

Вальдорф — примерно такой же тип, как сам Тимур, только худее. Монах-люкс в белом костюме, лысый, плакатно улыбается нам из-под своей ZZ-Тор- ной бородищи на заднем сиденье белого лимузина. У него фиолетовые очки, и там, где он машет из окна, поставлен кружок. Ему примерно шестьдесят четыре года. В сторону от плаката: в углу на полу печка от «Lincoln Continental» с бампером. Перед ним: полироль, тряпка и свечки в ряд. Алтарь. Пусть свечи горят. Или: надо полировать машину. Полировать машину.