Эльфрида Елинек - Похоть

Хор только что прибыл. В его составе — мужчины солидного возраста, радующиеся возможности на время улизнуть от своих жен. И сами их жены тут как тут — с туго завитыми локонами (о, нерушимая власть сельских парикмахеров, сдабривающих красивых женщин хорошей толикой перманента!). Хористы выбираются из автобусов и устраивают праздник на природе. В конце концов, питаясь одним светом и воздухом, долго не попоешь. По воскресным дням жена директора неспешно выходит на первый план. В церкви с нею говорит Бог, и само выражение его лица на живописных изображениях возмутительно. Старухи, склоняющиеся в молитве, наперед знают, чем все закончится. Им известно, как звучит последняя нота. Правда, из-за недостатка времени они так ничему в жизни и не научились. Они карабкаются от одного указателя крестного пути к другому, чтобы совсем скоро предстать перед Создателем, перед Отцом Небесным, единым в трех унылых лицах, держа в руках свою обвисшую шкуру как направление на прием в местную поликлинику. В конце времен время останавливается и слух наш очищается от шума жизни, слушать который мы были обречены во всякую пору. Как прекрасна природа в ухоженном парке, как красиво поет в трактире хор.

Женщина окружена со всех сторон горным массивом, на склонах которого резвятся опытные спортсмены. Она понимает, что ей не хватает надежной опоры, не хватает надежды, за которую жизнь могла бы ухватиться. Семья — дело хорошее, однако семью надо хорошо кормить и приносить ей себя в жертву по праздникам. Любезные домочадцы льнут к матери, сидят рядком и говорят ладком. Женщина обращается к сыну, окружая его (сало, в котором жируют опарыши) тихими и заботливыми причитаниями. Она печется о нем, защищает его своим мягким оружием. Он с каждым днем становится старше, и в нем будто что-то умирает каждый день. Сына не радуют причитания матери — он клянчит себе новый подарок. Подобные сделки по поводу игрушек или спортинвентаря — это их способ общения. Мать с любовью набрасывается на сына, но, как пенящийся ручей, проносится мимо него, и звуки ее затихают в глубине ущелья. Он — единственный ребенок. Муж возвращается из конторы, и жена вся сжимается в комок, чтобы мужчина не почуял ее плоть, возбуждающую аппетит. Из проигрывателя льется барочная музыка. Женщине приходится прилагать усилия, чтобы сохранять цветущий вид и быть похожей на цветные фотографии, снятые в прошлом году в отпуске. Ее ребенок не в состоянии произнести ни одного искреннего слова, ему хочется только одного — поскорее навострить свои горные лыжи, я вам клянусь.

За пределами времени, отведенного на кормление, сын с матерью почти не разговаривает, хотя она с мольбой укутывает его толстым покрывалом вкусной еды. Мать выманивает ребенка на прогулку, и за каждую минуту ей приходится дорого платить. Она слушает, как красиво одетый ребенок вторит телевизору, главному источнику его питания. Вот он снова устремляется прочь, ничего не страшась, потому что сегодня не успел еще насмотреться по видику разных страшилок. Местные дети отправляются спать уже в восемь вечера, а директор тем временем умелыми руками заправляет искусством свой мощный мотор. Чей громкий голос заставляет подняться стада на лугах и в несусветную рань гонит с ложа бедных усталых людей, бросающих взгляд на другой берег, вдоль которого тянутся летние виллы богатых? Этот голос принадлежит радиобудильнику третьей программы австрийского радио, с шести утра ее диск-жокеи крутят хиты, и пронзительные звуки, словно усердные грызуны, впиваются в наш мозг, стоит нам только проснуться.

В подсобных комнатках на заправочных станциях людишки, которым не обойтись без помочей, снова набрасываются друг на друга, без толку растрачивая свой фонд, изливающийся в цветные оболочки, похожие на яркую упаковку батончиков мороженого. Удовольствие заканчивается быстро, а работа тянется бесконечно долго, и вокруг, куда ни посмотри, вздымаются вечные скалы. Эти люди могут запросто размножаться путем бесконечных повторений. Голодная толпа выпрастывает свои половые органы из удобно расположенных дверных створок брюк. А вот окон в этих людишках-домишках не предусмотрено, так что им не приходится смотреть в глаза своим партнершам. Нас держат за скотину, а мы продолжаем беспокоиться о собственном развитии!

Пути земные осенены миром и покоем. В семье всегда кто-то обречен ждать понапрасну или гибнуть в борьбе за собственную выгоду. Мать прикладывает столько усилий ради стабильности и покоя, а ребенок, склонившийся над инструментом, сводит все на нет. Местные жители не чувствуют себя как дома в этих краях, они отправляются на боковую, когда приезжие спортсмены только пробуждаются к настоящей вечерней жизни. День принадлежит им, им принадлежит и ночь. Мать восседает на крепостной стене своего дома и приглядывает за сыном, чтобы тот не расслаблялся. Скрипка не слишком подчиняется ребенку. В журналах для взрослых единомышленники упрямо идут своим путем, чтобы мерить друг друга одинаковой меркой. Люди читают объявления о знакомствах, и каждый радуется маленькому огоньку, который он готов заронить в потемки чужого тела. Усердные мастеровые жизни дают объявления, надеясь встроить свои перегородки в темные чужие закутки. Тягостно быть сытым по горло самим собой! Директор просматривает рекламные объявления и делает заказ для жены, чтобы укрыть ее специальной упаковкой из красных нейлоновых кружев с дырочками, сквозь которые сияют звездочки ее лакомых мест. Одной женщины мужчине мало, однако страх заразиться останавливает его, не дает ему отправить свой бодливый рог на веселую прогулку и лизать мед с чужих кисельных берегов. Однажды он позабудет о том, что член влечет его вдаль, и потребует у жены свою долю урожая: позабавимся на славу! Ходить на сторону можно и дома. Стрелки на матрацах в спальне образуют сложный узор и помечают тропинки, по которым шествуют супруги. Надеюсь, что жар в их очаге никогда не остынет и им не придется заигрывать с собственным разочарованием, раздувая чужие угли. Директору мало жены, но он у всех на виду, вот и ему приходится ограничиваться домашней малолитражкой. Он стремится к самому важному — жить и быть любимым. Другие люди для него — плоды целесообразности, гнущие свои спины на бумажной фабрике сообразно их месту под солнцем: они попали в переплет жизни, нитями которой переплетены книги, они грубо скроены и неладно сшиты. Нужен вой фабричной сирены, чтобы хоть сколько-то их расшевелить. А потом их выставляют за порог, и они падают вниз с высоты своих скромных денежных сбережений. Их лишили руля и ветрил, и жены направляют их корабль в семейную гавань, которую мужчины старательно пытались обойти и заминировать. Их стряхивают с засохших веток, выбраковывают как сухостой. Они лежат на матрацах, охваченные желанием смерти, и жены гибнут от их рук (или продолжают жить, опираясь на скудную руку помощи государства). Они лишены личного пространства, ибо у них нет уютного жилья, они такие, какими вы их видите или какими иногда слышите, внимая пению хора. Словом, ничего в них хорошего. Они могут делать что угодно, однако им не замутить прозрачную воду в бассейне, где жена директора в роскошном купальнике по одежке вытягивает ножки, и одежка эта — самого высокого качества, она обретается в заоблачных высях, недоступных для нас, массовых потребителей.