Сергей Пономаренко - Я буду любить тебя вечно

- Галя, одумайся. Если бы я знала, что ты такое задумала, то меня бы здесь не было.

Все это время я с тобой дружила, была верной помощницей, участвовала во всех твоих мероприятиях, ни разу не подвергала сомнениям твои действия. Сейчас я тебе не помощница!

Отпусти девушку, ребят, скажи, что это был розыгрыш, чтобы пощекотать нервы. Ты знаешь, а я с этой девушкой познакомилась давно, еще до нашей с тобой встречи, и как раз здесь, на Лысой горе. Отпусти ее, я тебя очень прошу!

- Знакома ты с ней или не знакома, это не играет сейчас никакой роли. Что с того, что она была моей сокурсницей в институте? Ровно ничего не значит. Ты лучше, Лара, вспомни, чем мне обязана? Ты тогда пришла, находясь на распутье: новая жизнь тебя не принимала, а старая не отпускала. Я помогла тебе обрести себя, многому научила, учась сама. Благодаря мне ты стала использовать людей, как некогда они использовали тебя. Ты научилась манипулировать ими, и сейчас совсем не та Сонька-Червончик. Помнишь то сокровенное, которым ты вскоре после встречи поделилась со мной?

- Не помню. Чем же?

- Желанием стать артисткой. Ты научилась входить в образ другого человека, жить его жизнью, при этом выполняя свои цели. Чем не великая артистка жизни?! У тебя артистам еще надо будет многому поучиться!

- Я не это имела в виду! Играть и притворяться - разные вещи. Впрочем, это не так важно. Главное, свою позицию я тебе высказала. Или ты их отпускаешь, или с этого момента наши дороги расходятся. Выбирай.

- Я тебя не держу, Соня-Червончик, - в голосе у Гали прозвучало ехидство. - Успехов тебе на Большой окружной дороге.

- Я уже не Червончик, и больше ею не буду, ты сама это знаешь, и такими шпильками меня не уколешь. Прощай, - она повернулась и пошла прочь. В это время Глеб уже находился возле деревянного кресла. Он приподнялся и увидел, что книга заклинаний лежит на нем. Но тут Галя обернулась, увидела его, и на мгновение окаменела от удивления. Этого было достаточно, чтобы Глеб вскочил, схватил книгу и бросился прочь. Но не сделал и пяти шагов, как его нога попала в ямку и подвернулась, нестерпимая боль не давала на нее ступить. Сзади послышался торжествующий зловещий хохот Гали, он обернулся. Она и не пыталась за ним бежать, только кривила лицо в зловещих гримасах.

- Взять его! - скомандовала она своим адептам, столпившимся неподалеку. Тогда Глеб изменил направление и, превозмогая боль в подвернутой ноге, направился к ближайшему костру. И в тот момент, когда руки ее адептов уже касались его тела, книга заклинаний вылетела из рук Глеба и приземлилась прямо посредине костра, мгновенно вспыхнув. Галя, издав вопль отчаяния, бросилась к костру, пытаясь ее спасти, но, подбежав, увидела, что книги больше нет, а есть черная головешка, которая через мгновение рассыпалась пеплом.

- Все кончено, Галя, - сказал ей Глеб. - Книги больше нет, а с ней исчезла возможность произвести тот зловещий обряд. Отпусти нас, и мы забудем обо всем, что сегодня происходило здесь.

Но тут Галя, издав вопль раненого зверя, выхватила из-под хламиды ритуальный кинжал атаме и вонзила Глебу в живот. Парализующая боль скорчила его тело и бросила на землю. Он обхватил кинжал рукой, словно это могло помочь ему избавиться от него и задержать жизнь. Он грыз землю, оставшись один на один с болью, которая отмежевала его от всего мира, и постепенно уводила прочь от него. Зрение потеряло четкость, все расплывалось, но тут на мгновение он увидел лицо Юльки, которая склонилась над ним. Возможно, он даже сквозь боль о чем-то спросил ее, потому что она ответила:

- Меня освободила Лариса, подруга Гали, - потом наклонилась к нему и сказала: - Я люблю тебя.

С последними проблесками уходившего сознания он прошептал:

- Я буду любить тебя вечно! - и тьма накрыла его, словно он опять упал в яму.

Глеб, устав от переключений программ, выключил телевизор и вернулся к газетам, но потом отбросил и их. Глаза разболелись от мелкого шрифта, а с ними пришла и головная боль. Похоже, что надо будет заказывать очки, хотя бы для чтения. Эта дурацкое ранение повлияло и на зрение. Трое суток в бреду, а после того, как пришел в себя, еще неделя в реанимации. Четыре недели больничной койки, пускай даже в отдельной палате, очень сильно повлияли на психику.

Вначале думал, когда очнулся и почувствовал себя парализованным, - все, катастрофа. Вновь все потеряно. Кому нужен инвалид, получеловек? Для чего влачить жалкое существование? В голову полезли глупые мысли о самоубийстве, все больше вытесняя надежду на самое дно его «Я». По причинам, непонятным для врачей, которые прятались за мудреные латинские названия, он длительное время был недвижим, оставаясь во власти равнодушных нянек. Первой, а затем и постоянной посетительницей, оказалась Юлька, непонятным образом ее допустили даже в реанимацию. Она приходила, ухаживала за ним, но, когда она собиралась с ним заговорить, он прикрывал глаза, показывая, что не намерен вести беседу, тогда она молча исчезала, чтобы появиться на следующий день. Поскольку он находился в беспомощном состоянии, ее приходы его больше расстраивали, чем радовали.

«Что она может ко мне питать, к инвалиду? Только жалость, а это унижает, вызывает чувство, как будто получаешь подаяние», - такие мысли растравляли душу и отрицательно сказывались на его состоянии. Все чаще он жалел, что не умер тогда на Лысой горе от руки Гали. Затем ему сделали операцию, она была успешной. Начался медленный, трудный процесс выздоровления, увеличилось количество процедур, при которых требовалась посторонняя помощь, и Юлька продолжала проводить в больнице целые дни.

Через неделю после операции он научился сидеть в кровати, поворачиваться без посторонней помощи, а еще через несколько дней впервые поднялся, бережно поддерживаемый Юлькой. Теперь он ставил себе локальные задания, программы-минимум: самостоятельно дойти до умывальника; самому побриться; выйти в коридор; в день пройти двести шагов; триста; четыреста; пятьсот; тысячу. Шлепая взад-вперед по коридору, он заслужил ненависть лежачих больных, и получил прозвище Мересьев, на которое охотно отзывался.

В палату вошла Юлька и стала выкладывать принесенную передачу в тумбочку.

- А это свежие газеты, как ты просил, - она положила их на кровать рядом с ним.

Глеб поморщился.

- Глаза болят. Мелкий шрифт, - пожаловался он.

- Ах, да, - спохватилась она. - Вот, возьми. Не знаю, понравится ли тебе оправа, но стекла -согласно твоему рецепту.

- Отличная оправа! - похвалил он, а про себя подумал, что отдал бы предпочтение металлической, а не этому пластику.

- Глеб, у тебя успешно идут дела на поправку, - начала она осторожно. - И это очень хорошо.