Эрнесто Сабато - Аваддон-Губитель

В ту ночь после занятий теоремой ему приснилось, будто он идет по подземному коридору, а в конце коридора стоит Соледад, голая, и ждет его, и тело ее в темноте фосфоресцирует.

С той ночи он был не в состоянии сосредоточиться на чем-нибудь, кроме этого сна. Пока не пришло лето и он смог наконец опять побывать в доме на улице Аркос, где, как он знал, она его ждет.

И вот он там, трепеща в темноте, ожидая, пока трех его товарищей овеет своим дыханием сон. Тогда, тихонько поднявшись, он с величайшей осторожностью вышел, держа туфли в руке, чтобы надеть их в парке.

Потихоньку он прошел к задней двери большого дома, застекленной двери, за которой находился зимний сад.

Как он и предполагал, дверь была не заперта. Сквозь стекла, причудливо раскрашенные синими и алыми ромбами, то и дело, когда облака расступались, в зимний сад проникал лунный свет. Когда же его глаза привыкли к полутьме, он увидел ее у основания лестницы, ведущей на верхний этаж. Неверное, мерцающее освещение создавало истинно присущую ей атмосферу. Кажется, он говорил Бруно, что Соледад являлась подтверждением древнего учения ономастики, ибо ее имя в точности соответствовало тому, какой она была: замкнутая, одинокая, она словно хранила тайну одной из могущественных и кровавых сект, тайну, раскрытие которой карается пытками и смертью. Внутреннее ее напряжение было подобно напряжению пара в котле под давлением. Но в котле, подогреваемом ледяным огнем. Она сама, пояснял он Бруно, была оксюмороном, не поддающимся жалкому нашему языку, которым он мог бы ее описать. Еще больше, чем самые необходимые слова (или сексуальные возгласы), ее молчание говорило о чем-то несопоставимом с тем, что обычно называется «житейскими делами», относилось к иному роду истин, которые управляют кошмарами. Она была ночным существом, обитательницей пещер, и взгляд у нее был такой же парализующий и такой же чувственный, как у змеи.

— Идем, — только и приказала она.

И через одну из боковых дверей они вошли в сени перед кухней. Держа в правой руке старинную керосиновую лампу, свидетельство того, что все было предусмотрено, она подвела его в угол и указала на крышку подвала.

Они спустились по ступенькам кирпичной лестницы, вдыхая все усиливавшийся запах сырого подземелья. Пробираясь через всевозможный хлам, она подошла к месту, где находилась еще одна крышка, и он ее поднял. Опять начался спуск, но на сей раз по лестнице из больших закругленных кирпичей колониальной эпохи, сильно осыпавшихся за более чем две сотни лет пребывания в сырости. Вдоль стен струились загадочные, сочившиеся невесть откуда струйки воды, благодаря чему этот второй подвал казался еще более жутким.

Скудный свет лампы не позволял хорошо разглядеть помещение, но по глухому эху шагов, какое бывает только в глубоких и пустых помещениях, С. склонен был предположить, что в подвале, кроме лестницы, больше ничего нет. И вот они подошли к узкому, прорытому в земле коридору, даже не укрепленному кирпичной кладкой. По этому туннелю с трудом мог продвигаться только один человек — она с лампой шла впереди, и сквозь ее почти прозрачную тунику он видел плавно величавые движения ее тела.

Ему не раз случалось читать в газетах и журналах о тайных туннелях Буэнос-Айреса, прорытых во времена колониального владычества и обнаруженных при сооружении метро или небоскребов. Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь объяснил их назначение. Особенно запомнился ему туннель длиной почти полтора километра между церковью Сокорро и кладбищем Реколета, да еще катакомбы квартала Де-Лас-Лусес и переходы, соединявшие эти туннели со старинными домами XVIII века, — все вместе составляло лабиринт, назначение которого пока никто не сумел разгадать.

Так они шли уже более получаса, хотя ему трудно было точно определить время, в этой призрачной реальности оно текло как бы не в ритме нормальной жизни при свете дня. Безмолвное полубредовое движение по зигзагам и развилкам казалось ему бесконечным. И его изумляла уверенность, с какой она направлялась к тому месту, которое было их целью. Он с ужасом думал, что человек, не знающий этот лабиринт во всех деталях, может больше уже не увидеть улиц Буэнос-Айреса, окончательно заблудившись среди хорьков, ласок и крыс, беготню которых он чувствовал (скорее чувствовал, чем видел), — они непрестанно шныряли под ногами, устремляясь в свои еще более отвратительные и недоступные лабиринты.

Но вот, наконец, он понял, что они пришли на место, так как вдали забрезжил слабый свет. Туннель расширился, и они вышли в пещеру размером почти с обычную комнату, правда, весьма топорно сооруженную, со стенами из крупных колониальных кирпичей и едва различимой лестницей в углу. На одной из стен висел фонарь эпохи вице-короля Вертиса [324] Вертис Хуан Хосе де (1719—1799) — политический деятель, вице-король в 1778—1784 гг. — от него-то и исходил этот мертвенный свет.

В центре пещеры, прямо на земле, лежал тюфяк тюремного вида, однако он казался недавно бывшим в употреблении, а вдоль стен стояли грубо сколоченные деревянные скамьи. Все выглядело весьма мрачно и больше всего напоминало место заточения.

Соледад погасила лампу, и в этот миг С. услышал шаги кого-то, спускающегося по лестнице. Вскоре он узнал это жесткое лицо и глаза ночного хищника, видящие в темноте, — то был Р.! С. не встречал его с тех пор, как уехал из Рохаса учиться в Ла-Плату, но постоянно вспоминал мученья ослепленного воробушка, и вот теперь Р. опять перед ним, хотя он думал (и желал этого), что больше никогда их пути не пересекутся.

Какая связь могла быть между Р. и Соледад? Почему он оказался здесь, словно ожидая его, Сабато? Внезапно у него возникло ощущение, что у Соледад и Р. есть нечто общее, этот присущий обоим ночной, злобный и в то же время завораживающий характер.

— Не думал меня снова увидеть? — спросил Р. своим хриплым, саркастическим тоном, столь ненавистным Сабато.

Все трое стояли в этой пещере, образуя треугольник кошмарного видения. С. взглянул на Соледад — лицо ее еще более непроницаемое, чем обычно, и во всем облике чувствовались несоответственные возрасту величавость и торжественность. Если бы не колыхание груди, все усиливавшееся, можно было подумать, что это статуя, но статуя, полная внутреннего трепета. Под покровом туники С. видел ее тело женщины-змеи.

Он опять услышал голос Р., движением головы указавшего ему куда-то вверх.

— Мы находимся ниже подземелья церкви Бельграно. Знаешь ее? Такая круглая в плане церковь. Церковь Непорочного Зачатия, — прибавил он ироническим тоном.

Затем, как показалось С., изменившимся словно от страха голосом (что для Р. было неправдоподобно), он прибавил: