Дженет Уинтерсон - Хозяйство света

Наконец, отполировав машину так, что по капоту заскакали сигналы из космоса, я увидела, что ко мне медленно подъезжает бордовый «ровер». Из задней двери вышла ты. Я бросилась платить водителю, рассыпая десятифунтовые банкноты, словно хлебные крошки.

Я не решилась поцеловать тебя.

Хижина была сбита из грубых коричневых досок, покрытых корой, — они сходились под черепичной крышей. Фундамента не было, постройка отстояла от земли на два метра, опираясь на каменные надолбы. От крыс защищало, но всякие ночные создания шуршали и сопели внизу.

В ту первую ночь на узкой шаткой кровати я лежала без сна, а ты спала. Я прислушивалась к незнакомым звукам и думала о самом незнакомом чуде — твоем дыхании рядом.

Я поджарила бифштексы. Ты открыла бутылку «Сент-Амор», и мы пили его из старомодных стаканов для полоскания из толстого стекла. Дверь мы оставили открытой, а огонь в печи раскрашивал пол узорами. Снаружи луна тенью следила за травой, и начинались первые шорохи ночного леса.

Мне хотелось есть, но я нервничала. Ты была такой навой, и я не хотела тебя спугнуть. Я не хотела спугнуть себя.

Вдох. Выдох. Твой ритм отличается от моего. Твое тело — не моё; знаменитая инаковость другого. Я положила голову тебе на грудь, и дело тут, видимо, в вибрациях этой хижины, потом что под твоим дыханием или сквозь него я могла слышать, как дышит еще и барсук.

Сама хижина была дыханием: узкая струя воздуха лилась из печи, где догорал огонь; сверху в большом чайнике шипела гревшаяся вода; сквозняк пробрался сквозь замочную скважину и теребил тяжелую дверную цепочку; ветер гудел губной гармоникой.

Я приложила свои губы к твоим, и дыхание твое изменилось, когда ты, не проснувшись, поцеловала меня. Я легла рядом и положила руку тебе на живот, поднимаясь и опадая вместе с иной землей.

На следующее утро я проснулась рано, умирая от жажды, вся онемев, потому что никто не высыпается в маленькой постели с немаленьким любовником. Моя кровать на маяке тоже была крошечной, но там ее делил со мной только Пес-Джим.

Похоже, я всю ночь балансировала над шестидюймовой щелью между краем кровати и шпунтовой стеной. Ты лежала ровно посередине, головой на обеих подушках, посапывая. Я не хотела будить тебя, поэтому просто нырнула в шестидюймовую щель и проползла под кроватью, прихватив очень пыльный альманах за 1932 год.

Я натянула свитер и открыла дверь. Воздух был белый и тяжелый. Все посерело. Пахло землей. Стояла осень, запахивали стерню.

Я обернулась и посмотрела на тебя. Такие мгновения — сокровища и талисманы. Накопившиеся отложения, наши окаменелые записи — и начала того, что случится дальше. Начало истории, а историю мы расскажем всегда.

Я подошла на цыпочках к печи и вынесла тяжелый железный чайник наружу. Вылила немного в мелкий таз и смешала с холодной водой из пластмассовой канистры. Мыло и шампунь я держала в цветочном горшке, а полотенце висело на полезном крючке, вкрученном в опору хижины. Я полностью разделась и стала водой поливать голову. Вода лилась по мне, словно солнечный свет. Я подумала о тебе на Гидре — о тебе сильной, как солнечный свет, такой же свободной.

Я вытерлась грубым синим полотенцем. Чистая, в чистой одежде, с чистыми от влажного воздуха легкими, я разбудила тебя, когда кофе закипел, а яичница с беконом поджарилась. Ты была сонная и медлительная — до конца не проснувшись, ты села в моем халате на пороге, слегка подрагивая на солнечном склоне года.

Я люблю твою кожу; кожу, словно дыхание, подвижную и ароматную. Когда я касаюсь тебя, твоя кожа подрагивает дважды, но не от этой холодной зари.

Ты умылась, напевая, а затем мы отправились в город купить шампанского и мяса для отбивных. Мы были так счастливы, что счастье шло рядом, и я так очаровала служащего в общественном туалете, что он дал нам зарядить твой мобильник. Мы подарили ему коробку конфет «Розы Кэдбери», и он сказал, что отнесет их своей жене, у которой болезнь Альцгеймера.

— Это все алюминиевые кастрюли, — сказал он. — Но мы тогда этого не понимали.

Я держала тебя за руку, пока он рассказывал. Жизнь такая маленькая, и вся зависит от случая. Мы встречаемся, мы не встречаемся, мы выбираем не тот поворот и все равно сталкиваемся друг с другом. Мы сознательно выбираем «верный путь», а он ведет в никуда.

— Мне очень жаль, — сказала я ему.

— Спасибо за конфеты, — сказал он, поднимая коробку. — Они ей понравятся.

Мы отправились в Айронбридж — место, где начался Промышленный переворот. [15] Ущелье Айронбридж — местечко в графстве Шропшир, где расположено множество музеев, воссоздающий события и атмосферу времен Промышленного переворота — скачка в развитии производительных сил, перехода от мануфактуры к машинному производству. В Великобритании он охватил периоде 1760-х по 1910 — 20-е гг. Солнечный свет длинными мягкими полосами стлался вдоль реки. Свойство ли света или ясность моих чувств к тебе, не знаю, но все вокруг было мягким и незамутненным. «Это не ложь, — сказала я себе. — Может, и не надолго, но это правда».

Мы стояли на мосту и смотрели вниз на широкую реку. Я воображала железные вагонетки на железных колесах, бегущие по железным рельсам, снабжай углем депо, приводя в движение поршни паровозов, по-прежнему прекрасных и полезных. Эти депо наполнял черный острый запах смазанного железа. Пол густо усыпан железной стружкой. Грохот стоял оглушительный.

Река была прошлым и будущим. Она тащила на себе баржи, несла товары, дарила силу воды и прохлады, с бодрым изяществом уносила прочь отходы, а ночью давала пристанище ремесленникам, ставшим рыболовами — в конце смены они стояли на берегу, почти невидимые.

Их одежда была тяжела, их руки изранены и залечены. Они делились табаком и пускали по кругу глиняную бутыль с домашним пивом. Червей они держали в дырявых жестяных шайках. В реке можно было поймать форель, если знаешь, где ждать.

Ты ушла по мосту далеко вперед.

— Подожди! — крикнула я, а ты с улыбкой обернулась и наклонила голову — поцеловать меня. Я оглянулась, немного жалея, что надо покинуть мой мир теней, реальный, как реален мир. Да, мужчины по-прежнему там — рыбачат, курят, разматывают шейные платки, чтобы вытереть лица. Один, которого все звали Джордж, пришибленно молчал — его жена опять забеременела. Он не сможет прокормить еще одного ребенка. Но можно работать сверхурочно, если тело выдержит.

Я ощущала его тревогу в холодном тумане, что начал подниматься от реки. Как много жизней — слой за слоем, их отыскать легко, если сидишь тихо, знаешь, где ждать, и заговариваешь их, как форель.