Нина Шалыгина - Путёвка в бархатный сезон

Лето подходило к тому рубежу, который на курортах называют бархатным сезоном. Лиза на пути в Трускавец остановилась на день-два в Москве. Долг велел проведать больную тётю. Так, по крайней мере, она объяснила дома свою остановку.

Но про себя тысячу раз с бьющимся сердцем произносила:

— Вовчик, Володечка, Владичек, — и добавляла, — на этот раз буду отдыхать без тебя. Так хочу хоть одним глазком тебя увидеть! Ну что ж! Не всё коту масленица!

Обычно они созванивались заранее. Она буквально сразу же по возвращении с курорта начинала бить во все колокола, со всеми переговаривала. Доставала всякие справки и справочки и три раза подряд отдыхала в Карпатах именно в бархатный сезон со своим Володечкой.

Он работал в министерстве, сидел, как обычно говорят, как раз на распределении путёвок, да ещё наезжал в подопечные города в составе всяких комиссий с проверкой работы профсоюзных органов. У него самого никаких затруднений с путёвками не было и быть не могло. А когда у Лизы пробуксовывало с их приобретением, он звонил председателю постройкома.

И на этот бархатный у Лизы всё было схвачено. Но полугодовая профсоюзная конференция переизбрала ни с того, ни с сего руководителя профсоюза и перекорёжила её планы: после собрания она совсем сникла и поняла, что не видать ей в этом году путёвки, как своих ушей без зеркала.

Позвонила Володе, но он сказал, что теперь ему надо налаживать новые мосты. Что он очень сожалеет. А ещё добавил своё привычное, оставшееся у него ещё от службы на флоте выражение:

— Лисёнок! Перестань! Не трещи ложками! Поедем вместе в следующем году! Как там фамилия нового предпостройкома? Леконцев? Ну, ничего — достучусь и до его оконца!

Он был человеком очень лёгким, неунывающим, и почти всё со всем рифмовал.

И всё же Лиза получила свою вожделенную путёвку. Должен был ехать по ней газосварщик Мешков, но у него пошли камни из почек, его резали и зарезали. Путёвка горела синим пламенем. Избранный вне устава и не имеющий опыта Леконцев обзвонил все подразделения. Но тот, кто мог ехать, уже использовал отпуск, а кто хотел — не имел денег, а иных не отпускали мужья-жёны из ревности или из вредности.

Тогда появилась перед новым председателем она — Лиза Попова. У того даже лоб взмок:

— Ну вот, опять Попова. Скажут, что по блату. Режешь меня без ножа!

— Василий Игнатьевич! Так со мной всегда получалось. Совсем зря Николая Аверьяновича сняли. Просто я такая везучая.

— Ты что? Считаешь, смерть Мешкова — везение?! Уходи с глаз долой!

Едва она дошла до своего кабинета, раздался телефонный звонок:

— Елизавета Андреевна! Идите, оформляйте путёвку. Она — горящая, — торопилась бухгалтер постройкома. — Пропадёт путёвка, мне в первую очередь голову снесут. Бесплатная, да ещё на дорогу дадим.

Сборы были похожи на ураган. В вагоне она мысленно представляла себе, как обрадует своего Вальдемара и удивит одновременно. А он, конечно, скажет:

— Не трещи ложками! Ну, даёшь! А говорила, нет путёвки! И у нас тут есть путёвка. Она, правда, с другого месяца, но ты же знаешь, для меня — это не проблема.

И вот Лиза в Москве. Тётка была в одной поре. Как мама говорила: «Сто лет болеет и ни разу не помрёт». До Володечки она в первый день так и не дозвонилась. В девять следующего дня рассчитывала услышать в трубке его рокочущий бархатный баритон. Но до самого отправления поезда телефон молчал.

В санатории Лизу пожурили, что приехала без предупреждения. Но через два дня освободили её одноместный номер. Смешно звучит «её номер»! Надо же! Но вот уже четвёртый год подряд она будет отдыхать в нём. Дни тянулись, как резиновые. Она никуда не ходила, только загорала на лужайке.

На мужские заигрывания не отвечала. Подружилась с пожилой парой из Ленинграда и играла с ними в большой теннис. На корте быстро загорела, прошла её обычная северная синюшность. Стройная, почти юная, в чём-то летящем, почти не касающемся её дивных смугловатых ног, с шапкой белокурых кудрей, в сандалиях с ремешками, застёгивающимися под коленями, она казалась Дианой — богиней охоты.

Она вспоминала, как завистливо глядели в прошлые сезоны женщины на неё и её спутника — могучего, сероглазого, с длинными, по той моде, русыми вьющимися волосами. Ей самой он казался Геркулесом:

— Красив, чёрт его возьми! — не раз восхищалась Лиза, пробегая рядом с ним спуск к источнику.

Женщины обычно оглядывались на них. Гордость, что с ней рядом такой мужчина, не раз охватывала её так, что во рту становилось сладко, как от конфетки. — Если бы эти дуры знали, какой пост занимает мой Вовчик в министерстве, — мстительно думала она и представляла себе, что вечером на танцах опять привлекла бы взоры всех мужчин. А женщины, одиноко стоящие вдоль стен зала, стали бы вожделенно глядеть на её мужчину.

Но, увы! Теперь она одна спускается к источнику и возвращается тоже одна. На танцы не ходит. И куча модного тряпья, что привезла с собой в двух пухлых чемоданах, так и не извлечены на свет божий. Пыталась дозвониться до министерства, но ничего не получалось. Связь в санатории всегда работала плохо. Но никто и не пытался её починить. Она поняла, что её Вовчик где-то в дальних разъездах.

И снова тянулись бесцветные дни. На танцверанду можно было бы сходить, но Лиза знала, как каждый сезон стреляет за её Володей санаторная массовичка Алеся, и в случае его приезда всегда напоёт ему всякое. На экскурсии тоже не стала записываться. Всюду она побывала раньше и не с толпой зевак, как говорил Володечка. Обычно им двоим для поездок выделяли машину.

И теперь пригласили Лизу на шашлыки. Пикник состоялся у огромного цветущего верескового поля. Внизу под горой бил родник. Облагороженное место для костра, ухоженные дорожки… Всё было чудесно. Не было только его. Она внезапно разрыдалась, бросилась к роднику смыть слёзы и косметику. А потом долго сидела одна у сруба родника, рисуя новыми красками себе лицо. Никто к ней не подходил. Все понимали её состояние.