Кауи Хеммингс - Потомки

— Что ей теперь будет? — спрашивает Скотти. — Ей все запретят? Меня так наказывают. Запрещают смотреть телевизор, но я все равно смотрю. По цифровому видику. Эстер не знает, что такое видик.

— Я знаю, я пользуюсь видео, — говорит воспитательница.

— Эстер — наша служанка, помогала нам по хозяйству, — объясняю я.

— Она и сейчас помогает, — уточняет Скотти. — Готовит, убирает в доме и чешет мне спинку.

— Скотти, не болтай глупости, — смеясь, говорю я.

— Это не глупости.

— Где комната подруги? — спрашиваю я.

Кажется, что коридор никогда не кончится. Наконец воспитательница останавливается, стучит и входит в комнату, прикрыв за собой дверь. Мы со Скотти остаемся в коридоре. Перед нами два имени: «Ханна» и «Эмили», аккуратно выведенные фиолетовым маркером на лиловом картоне и обрамленные вырезанными из бумаги желтыми цветочками. Я узнаю запах фломастера «Крейола». Кто-то потратил уйму времени, рисуя имена и вырезая бумажные цветы, и мне становится радостно от мысли, что у Александры такие трогательные подруги. На досуге рисуют и вырезают из бумаги сложные фигуры.

Воспитательница выходит из комнаты; взглянув на нее, я понимаю, что хороших новостей мы от нее не услышим.

— Эмили там тоже нет. Давайте вернемся в комнату Александры. Возможно, она уже вернулась.

— Или ее соседка по комнате объяснит, что же все-таки происходит. — говорю я.

Соседка по комнате прячет глаза и уходит от ответа. Это продолжается довольно долго. Девушка повторяет, что, если расскажет правду, Александра ее убьет, я же уверяю ее, что она сильно преувеличивает. Бедная девушка! Как ее могли поселить вместе с Алекс? Застенчивая дурнушка с жидкими волосами и с аллергией. На ее кровати, прикрытой голубым покрывалом, множество мягких игрушек и ни одного постера или фотографии, которая могла бы рассказать о ее вкусах, увлечениях, друзьях среди подруг или достатке родителей. На этой половине комнаты все буквально кричит об одиночестве, тогда как на половине Александры чувствуется яркая, популярная личность. Стена возле ее кровати увешана постерами и фотографиями парней на мотоциклах, взлетающих над изрытой колесами землей. Я вижу компакт-диски, косметику, одежду, туфли и столько сумок, что для одной девушки явно многовато.

Мы втроем выходим на футбольное поле. Не знаю, что мы хотим там найти, и кажется, мы с воспитательницей испугались. Она набросила на рубашку легкое пальто, а я, чтобы согреться, потираю плечи. В темноте Скотти берет меня за руку. Часть площадки вся в ямах, и Скотти все время спотыкается. Трава мокрая. Края моих брюк тоже мокрые. Я смотрю на голые лодыжки Скотти. От дыхания у нее изо рта вырывается пар, потому что воздух очень холодный. Скотти смотрит на клубы пара как завороженная.

Наконец в дальнем конце поля мы замечаем два силуэта. В руках у этих двоих что-то вроде клюшек для гольфа. В небо взмывает белый мячик, слышатся восторженные крики. Моя дочь при свете луны играет в гольф со своей подругой. Мне даже становится немного жаль, что у меня никогда не было такой жизни — школа-интернат, подружки.

— Девушки! — кричит воспитательница.

Они оборачиваются к нам.

— Алекс! — зову я.

Ее волосы стали еще длиннее и спускаются ниже лопаток. Даже отсюда видно, как она хороша, — черты лица правильные и соразмерные, словно специально подобраны друг к другу.

— Папа?

— Алекс! — кричит Скотти. — Это я!

Вторая девушка хочет удрать и бросается прочь, но, пробежав всего несколько шагов, падает, не выпуская из рук клюшки. Я спешу к ней, чтобы выяснить, в чем дело. Она лежит, уткнувшись лицом в грязь и распластавшись, словно собралась загорать. Я наклоняюсь и осторожно трогаю ее за плечо. Она переворачивается на живот. Ее рот широко открыт, глаза закрыты. Тут я понимаю, что она заходится от смеха и что совершенно пьяна. Немного придя в себя, она бормочет:

— Да помогите мне подняться, чертовы сучки!

К нам подходит Александра. Чтобы не упасть со смеху, она хватается за меня:

— Что ты здесь делаешь, папа?

— Миссис Мерфи, — еле ворочая языком, бормочет ее подруга, — хотите с нами сыграть? Восемнадцать лунок, идет?

Девушек охватывает новый приступ хохота — ни одна не может выговорить ни слова. Наконец они немного успокаиваются. Александра падает на колени.

— О господи, — говорит она. — О господи.

Заражаясь весельем сестры, Скотти тоже начинает смеяться.

— Восемнадцать лунок, — давясь от смеха, говорит девица. — Восемь… надцать… колес… нет, лунок!

— Девушки! — продолжает взывать миссис Мерфи. Я не знаю, что сделать, чтобы это прекратить. Мне нужно забрать дочь и ехать в аэропорт, чтобы успеть на последний рейс на Оаху, где собрать самых близких нам людей и сообщить им страшную весть: Джоани, наша непобедимая воительница, на сей раз проиграла.

Неожиданно мне на помощь приходит Скотти.

— Алекс, — говорит она, — мама возвращается домой.

Алекс сразу замолкает и вопросительно смотрит на меня, а я смотрю в небо. Прекрасная ночь. Здесь, где нет моря городских огней, заливающего Оаху, звезды заполоняют все небо.

— Нет, — говорю я. — Нет, это не так.

— А в чем тогда дело? Ей лучше или наоборот? — спрашивает Алекс. Она стоит опершись на клюшку и презрительно усмехается.

— Я приехал забрать тебя домой, — говорю я. — Маме не лучше.

— Вот черт, пошла она на хрен!

Алекс делает несколько шагов в сторону, размахивается и швыряет клюшку куда-то в темноту. Мы смотрим, как клюшка, переворачиваясь в воздухе, улетает. Никто из нас не видит, куда она падает.

Когда мы приезжаем домой, Скотти молча выходит из гаража и идет в свою комнату. Я несу Алекс на руках. Она такая тяжелая, словно налита свинцом. Я с трудом дотаскиваю ее до спальни. Я мог бы уложить ее на диване в маленькой комнате, но я хочу, чтобы она спала в своей постели, которая когда-то была моей. Мне нравится нести дочь на руках, нравится видеть, как она прижимается к моей груди, как ребенок.

Я снимаю с нее туфли и накрываю одеялом. Она похожа на Джоани. Я молча стою возле постели, глядя на дочь. Что с ней случилось? Эта фраза без конца вертится у меня в голове. Я выхожу из спальни, не закрыв ставни. Завтра над вершинами Коолау поднимется солнце, и его лучи ударят Алекс по лицу.

Я пытаюсь дать Алекс время, чтобы она сама извинилась за свое поведение. Мы сидим на кухне. Алекс пьет колу и ест хлопья, которые чем-то напоминают крупный кроличий помет.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами и, не переставая жевать, подносит миску с хлопьями ко рту.

— Мама разрешает тебе пить содовую за завтраком?

— Она не видела, как я завтракаю.

— Где Скотти? — спрашиваю я.