Кауи Хеммингс - Потомки

Сид чешет живот. Он чересчур мускулистый, выглядит ненастоящим. Я машинально подтягиваю свой.

— Мы все равно будем делать то, что хотим, — говорит Сид.

— Понятно, но я не собираюсь облегчать вам задачу, — говорю я.

Я вспоминаю себя в его возрасте. Да, дети всегда найдут способ сделать то, что им хочется. Помню, что самым трудным для меня оказалось найти подходящее место, где можно было бы заняться сексом. Девчонка не захочет заниматься сексом где попало. Женщина может, но не девчонка.

Моя комната находится рядом с комнатой Алекс. Я переступаю с ноги на ногу.

— У нас скрипучие полы, — говорю я.

Сид смеется:

— Не беспокойтесь, я пошутил. Мы с Ачекс не такие. И вообще, это не вопрос. Я в любом случае не стал бы спать в ее комнате.

Синяк под глазом из голубого стал почти черным, с красной каймой, словно по глазу размазали ягоду.

— Он же никто, ноль, — говорит Сид. — Позвоните ему и скажите все, что вы о нем думаете. Вставьте ему фитиля.

Я поворачиваюсь и ухожу в свою комнату. Я думаю о Сиде. Я вижу, как он вскидывает руку, чтобы отвести удар, но вместо этого вцепляется в свою штанину. Похоже, он намеренно принял удар. Я мог бы спросить у него зачем, но я не стану этого делать. Не хочу, чтобы он мне нравился.

У себя в комнате я снова звоню Брайану и слушаю автоответчик, но на этот раз его голос, слова, интонации действуют на меня успокаивающе. Я не чувствую в нем угрозы, хотя это вроде бы мой соперник. Я представляю себе, как он сидит в каком-нибудь из его домов, протирает столешницу или печет хлеб, чтобы в комнатах стоял приятный домашний запах. Вытирает пыль. Он никто. Он вообще мог бы на меня работать.

Раздается гудок, и я говорю: «Привет, Брайан. — Я делаю паузу. — Меня интересует дом в районе Калакауа. Голубой, с белыми ставнями».

Я вновь слышу девчоночий смех. Я оставляю Брайану свой номер, вешаю трубку и молча сижу, словно боюсь что-то разрушить. Что мне от него нужно? Просто увидеть? Унизить? Сравнить с собой? Может быть, я только и хочу — спросить у него, любила ли меня Джоани?

На следующий день мы едем в больницу. Александра увидит мать второй раз после катастрофы. В первый раз она пришла сразу, когда Джоани привезли в госпиталь, и все. Она стоит в изножье кровати, положив руку на ногу матери под белым одеялом, и смотрит на мать так, словно хочет ей что-то сказать, но я жду, и она молчит.

Я замечаю банки с орешками макадамия и понимаю, что Скотт сдержал обещание. Принес Джоани то, что она обожает.

— Скажи что-нибудь, — шепчет Скотти.

Алекс смотрит сначала на нее, потом на мать, все еще подключенную к аппаратам.

— Привет, мама, — говорит она.

— Расскажи ей, как ты напилась, — говорит Скотти. — Пусть знает, что ты алкоголичка.

— Это у нас семейное. — говорит Алекс.

— Девочки! — укоризненно говорю я, но при этом не знаю, в чем, собственно, их укорять. — Будьте серьезнее.

Джоани выглядит так, словно ее только что вымыли. Без косметики, темные волосы кажутся влажными. Внезапно меня охватывает сильное желание увести дочерей из палаты. Я знаю, что им нечего сказать матери и от этого они испытывают чувство вины. Возможно, им вообще не стоило сюда приходить. Возможно, им не нужно быть серьезными. Возможно, я ошибся. Не следовало приводить их на последнее свидание с матерью.

— А где Сид? — спрашиваю я.

Странно, что я им интересуюсь.

— Вышел покурить. — отвечает Алекс.

— Попроси у нее прощения. — говорит Скотти.

— За что? — спрашивает Алекс.

— За то, что напилась. За то, что не родилась мальчиком. Мама хотела, чтобы у нее был мальчик. Бабушка мне сказала. А родились девочки.

— Прости за то, что я была плохой девчонкой. — говорит Алекс. — За то, что тратила папины деньги на кокаин и выпивку. Ведь ты могла бы потратить их на лосьоны для лица. Прости меня.

— Алекс… — говорю я.

— Папа разрешает мне пить диетическую колу. — говорит Скотти.

— Прости за все, — говорит Алекс, потом смотрит на меня и добавляет: — Прости папу за то, что был недостаточно хорош для тебя.

— Алекс, тебя понесло не туда. Сейчас же смени тон.

— Почему? Что мне за это будет? Запрешь меня дома? Или переведешь в другой интернат? Слушай, ты когда-нибудь оставишь меня в покое или нет?

Я не знаю, что ей ответить, как поступить. Мне не хочется орать в присутствии Скотти: «Твоя мать умирает!» Я делаю то, что обычно делал в подобных случаях: резко хватаю Алекс за плечо, поворачиваю к себе и шлепаю ее по попе.

— Так тебе и надо! — радуется Скотти.

— Скотти, марш в коридор!

— Она виновата, а мне выходить?

— Я что сказал! — говорю я и заношу руку.

Скотти пулей вылетает из палаты.

— Ты, кажется, меня ударил? — спрашивает Алекс.

— Ты не имеешь права так говорить о матери. Она умирает. Это ваше последнее свидание. Она же твоя мать, Алекс! Она любит тебя.

— Я имею право говорить о ней как хочу, и ты, кстати, тоже.

— Вчера ты плакала. Я знаю, что ты ее любишь и тебе есть что ей сказать.

— Прости, мне нечего ей сказать. Не сейчас. Я сейчас просто в бешенстве. И ничего не могу с собой поделать.

Алекс говорит тихим голосом, и мне кажется, что она искренна. Я верю ей, или, быть может, я ее понимаю.

— Не время сердиться, — говорю я. — Так мы загоним себя в угол, и больше ничего. Значит, ты считаешь, что мама нас не любила. Ладно, давай хоть сейчас ее порадуем. Подумай о чем-нибудь хорошем. Ведь было же в твоей жизни что-то хорошее? И перестань оскорблять мать в присутствии Скотти. Пусть хотя бы для Скотти она останется кумиром.

— Откуда в тебе столько спокойствия и всепрощения? — спрашивает Алекс.

Я не знаю, что ей ответить. Не хочется говорить, что на самом деле я готов взорваться от ярости и унижения, но мне стыдно за эту злость. Как я могу простить жену, которая любила другого? Брайан… Я ни разу не задумался о том, каково ему сейчас. Он не может ее увидеть. Не может с ней поговорить. Ему даже некому излить свое горе. Интересно, думаю я, скучает по нему Джоани или нет? Может быть, ей хочется, чтобы рядом с ней находился он, а не мы?

— Злиться я буду потом, — говорю я. — А сейчас просто хочу ее понять.

Мы снова смотрим на Джоани.

— Скажи ей что-нибудь хорошее, — прошу я.

— Я всегда хотела быть такой, как ты, — говорит, глядя на мать, Алекс, но тут же встряхивает головой. — Нет, я такая, как ты. Я твоя точная копия. — Она говорит так, словно только что это поняла. — Зря я это сказала. Слишком пафосно.

— Не зря, — говорю я. — Это прекрасно. Ты такая же, как твоя мать, и это замечательно.

— Все остальное она знает, — говорит Алекс. — Знает, что я ее люблю. Я просто хочу сказать ей то, чего она не знает.

— Она все знает. Можешь ей ничего не говорить.