Эльмира Нетесова - Заложники любви

— Совсем тупая! Ты за прежнее извинись перед ним и поблагодари, что вступился за тебя. А уж про утюг в последнюю очередь проси. Имей бабью хитрость. Этот парень «в старых девах» не засидится,— заметил, как покраснела Лапшина.

Она ушла от коменданта задумчивая.

Нет, девчонка не поспешила вернуться в свою комнату. Нашла Сашку, какой вместе с ребятами заканчивал стеклить окно. Катя вызвала его в коридор и, поблагодарив, извинилась. Об утюге забыла. Сашка, воспользовавшись безлюдьем коридора, поцеловал девчонку, та растерялась от неожиданности, а парень уже открыл двери в комнату и сказал уже с порога:

— Я скоро приду к тебе. Мы через полчаса все закончим.

Егор Лукич видел, как помогали женщины и девчонки убирать битое стекло. Они тщательно выметали ого, вытряхивали подушки, одеяла и простыни, мыли полы.

Никто никого не ругал и ни в чем не винил. Люди наводили порядок в комнатах молча, лишь где-то всхлипывала магнитола о прошедшей, забытой любви.

Егор Лукич ехал домой уже впотьмах. Прошел еще один день. Он был напряженным, как и прежние. Вспомнилось бледное лицо участкового. Он совсем недавно пришел работать в милицию, многое не успел освоить, плохо разбирался в людях, ситуациях, но уходя из общежития, долго благодарил Лукича за старую подсказку, сделанную как нельзя кстати. Сам бы никогда не вспомнил о свистке:

— Егор Лукич! Я даже не предполагал, что он остановит драку.

— Вася! Ты забыл свое детство! Ведь и меня, и тебя, и каждого, даже бабки пугали милицией. Не съел кашу, налудил в портки не дотащив до горшка, обязательно домашние пригрозят милицией. Вот и боялись, как Карабаса-Барабаса до самой школы. Этот страх с розовых ногтей в людях живет неосознанно. И рад бы не реагировать, а инстинкт сам срабатывает. Ну, а взрослые, столкнувшись с милицией в жизни, свои уроки получили. Не зря по комнатам рассосались мигом, чтоб в глаза не видеть нашего брата. А потому, советую тебе, не забывать нашего старого друга. Он, случалось, жизни нам спасал. Никогда не забывай его дома, уходя на работу. И не стыдись. Свисток тоже оружие...

— Без него приходилось гасить драки?

— Сколько раз! В ресторане пьяные свисток не услышат. Им, хоть гром грянь над башкой, все равно махаться будут.

— И как тогда?

— Свет гасили в зале. В темноте горячие головы быстро остывают. Днем, бывало, холодной водой окатывали, или вытаскивали из кабаков пару отморозков. Они, еще не доехав до милиции, успевали протрезветь, помириться меж собой и просили отпустить их.

— А случалось, что ничего не помогало?

— Редко, но бывало. Таких в камеру закрывали до утра. Вон как баба, своего мужика-сантехника возле люка приловила. Они получку проссывали с напарником. Вот и попались с поличным, с тремя бутылками. Женщина их на головах в осколки разнесла. Устроила такое представление, что полгорода зевак собралось. Она из себя настоящая баржа. Люди рады были вступиться, но кто попрет на паровоз? Кому дышать надоело? Вот и вызвали милицию, хорошо предупредили, что бабу как башню, только впятером усмирить можно. Пока мы приехали, она уже второго в канализацию заталкивала. Своего первым туда спихнула и хотела крышкой закрыть обоих. Ей до того уже недолго оставалось. Но тут мы возникли,— рассмеялся Лукич и продолжил:

— Поверишь, она наручники шутя разорвала. Надели сразу двое. Она ногами всех отбрасывает от люка, не дает мужиков спасти. Ну, кое-как их вытащили. Первый чуть жив остался. Успел закусить в люке и надышаться. Да так, что врачей ему вызывали. Оно и неудивительно, машина, в какой их везли в милицию, так провонялась, что ни опера, ни водилы не хотели в нее садиться. Целых две недели во дворе проветривалась.

— А что ж сантехники и та женщина? — напомнил участковый.

— Мужиков откачали, помыли под брандспойтом, взяли с них объяснения и отпустили с миром. Они ничего не отмочили, никого не обидели ни одним словом. А вот баба впрямь озверела! Клетку чуть не разнесла в прутья. Зубами грызла как собака. Не с дури. Мужик достал до печенок. Все получки проссывал до копейки вместе с напарником. А у этой бабы трое малолетних детей от козла-сантехника. Все мал-мала меньше. Вот и стукнуло в башку с отчаяния утопить отморозка в дерьме. Даю слово, она его там и приморила бы с концом. Не только своего, а и напарника. Мы им помешали помереть в дерьме. Кто-то из зевак, сжалившись над забулдыгами, вызвал нас. Но с того дня бросили бухать оба. Завязали с пьянством насовсем. Испугались бабы, наглотались, или надышались, уж и не знаю, какую кнопку в требухе та баба вырубила, но с того дня я даже слегка выпившими их уже не видел никогда! — хохотнул Лукич и вспомнил:

— А еще одну алкашку мужик из окна выкинул. С четвертого этажа. Веришь, живая осталась. Но в гипсе полгода провалялась. Девчонку, дочку трехлетнюю, чуть не продала цыганам за водку. Мужик их уже в подъезде увидел. Дочь отнял, а сам домой. Баба невменяемая на полу валялась. Конечно, он уже не пустил ее к себе после больницы. Другую женщину привел. Та, что родная мать, все суды обошла. Но бесполезно...

Лукич тормозит машину. До дома совсем рукой подать, но такая знакомая девчушка «голосует» на дороге. Да, конечно, со второго этажа. Как она здесь оказалась?— открывает дверцу машины.

— Тебе куда? — спросил нежданную попутчицу.

— В ресторан! Конечно в «Центральный». Там крутая веселуха и хахали кучерявые! Давай, маэстро, жми на всю катушку. Авось успею заклеить какого-нибудь лоха!

Егор развернул машину.

— Дядька, ты куда?

— Тут неподалеку, заскочим в общагу, заберешь свое барахло и отваливай навсегда, чтоб духу твоего не было!

— Лукич! Это ты? — узнала девка в водителе коменданта общежития.

— Ну, что? Узнала?

— Как же мне не повезло. Почему ты подвалил, а не кто-нибудь другой,— всхлипнула, зная, что прощена не будет. И пошла в общежитие, понурив голову.

А через неделю Егора Лукича вызвали в суд. Там он увидел Нонку Привалову, какую выгнал из общежития с треском за то, что она собиралась заклеить хахаля и весело провести время.

— На вас поступило заявление от гражданки Приваловой с жалобой на ее незаконное выселения из общежития и на то, что не имея оснований, вторгаетесь в личную жизнь жильцов, оскорбляете, унижаете их достоинство. Мы запросили характеристику с завода, где заявительницу охарактеризовали как добросовестную, исполнительную труженицу. Девушки, проживавшие в комнате с Приваловой, никаких претензий к ней не имеют. И не знают, за что она выселена? В общежитии кроме вас о Приваловой никто не сказал ни одного плохого слова!— говорила мировой судья.

Никакие доводы Лукича не подействовали:

— Если женщина пошла в ресторан, что тут предосудительного? Это ее личное дело с кем и как проведет она свое свободное время. В общежитии она не пьет, не дебоширит, никому не мешает и не приводит в комнату посторонних людей. На каком основании и за что выселили человека, вы не смогли внятно объяснить, а ваши предположения не просто неубедительны, а и смехотворны. Вы влезли в личную жизнь человека! И это не останется безнаказанным,— сдвинула брови судья.