Эльмира Нетесова - Заложники любви

— Сам курить бросил? Или отец заставил?

— Понимаешь, со страху про табак забыл. Испугался. Все потому, что в беду влетел. Ладно бы только сам. А тут со мною двое младших были. Вот так и пришли на! сенокос, родителям хотели помочь сгрести сухое сено. Когда устали, влезли на копну отдохнуть. Старшие уже; далеко ушли. Мы и воспользовались, закурили. Никто ж не видит. Ну и распустили блаженные слюни, мужиками себя почувствовали. Но вскоре сморило всех. Один за; другим уснули, а сигареты не погасили, забыли о них. Они и попадали из рук. Мы и не почуяли, как под нами копна задымилась. Затлелась, а потом огнем взялась. Хорошо, что люди заметили и прибежали, выдернули нас с горящей копны полуживых от страха. Конечно, поняли все. А мне так стыдно было и сено жалко. Ведь той копны корове на две недели хватило бы...

— Отец бил тебя?

— Нет! Он так испугался, что мы сгореть могли даже не проснувшись, он сгреб нас в кучку, долго от себя на отпускал, все оглядывался, живы ль мы? Любил он меня, потому пальцем не тронул, и не ругал.

— А почему курить бросил?

— Со стыда перед отцом. Тогда мы старших уважали и боялись. Даже взрослыми слова поперек не говорили. Не то что мой шкет, совсем мелкий, а уже бессовестный! И на меня такое может брехнуть, что будь взрослым, по соплям бы вмазал круто. Здесь же глянул на задохлика, и вломить некому. Разве что в угол воткнул задницей, а он оттуда мне рожи корчил. Я ему пригрозил, что если еще увижу, что курит, на все лето к бабке в деревню отправлю, к теще своей. Вот этого он испугался. Тещу сын не любит и не дружит с нею. Сразу успокоился, прощенье просить стал, проняло! Но если б знал, что самого туда только под автоматом выгнать можно, долго бы потешался надо мной.

— Меня отец всего один раз в жизни побил. Я и теперь это помню. Уж сколько лет прошло. Папка умер, л я забыть не могу,— заговорил водитель, седой, спокойный человек, прошедший Афган и Чечню. Он редко рассказывал о себе, еще реже улыбался.

— Достала меня бабка! Ну, такая вредная была! Случалось, идем спать на чердак, она, как сдуру заставляет мыть руки и ноги. Если суп не доел, за ухо ловила. Молоко парное пить вынуждала, а меня от него понос пробирал. Но бабка не верила. Случалось, пойду на речку с пацанами, она за мной с хворостиной, домой возвращает, одного, без себя, никуда не отпускала, ну, хоть тресни! Короче, готова была на цепи, как бычка, водить. Бывало, сорву яблоко с ветки, она из рук его выхватит и дребезжит:

— Не смей его жрать, оно не спелое, потом издрищешься, всю ночь в лопухах просидишь. И так во всем!

— Так что ж ты ей отмочил? — полюбопытствовал Лукич.

— Она больше всего на свете мышей боялась. Вот и решил перед отъездом в город за все разом отплатить. Отнял мышь у ее кота, еще живую и забросил бабке за шкирняк, когда корову доила. Ну, мыши не понравилось, царапаться, пищать стала. А бабка, как выскочила из-под коровы, заметалась по сараю, глаза от страха шире доенки стали. А мышь в кофте, по спине бегает. И тоже кричит, на волю просится. Я стою, от смеха в штанах мокро. Бабка вдруг молодость вспомнила и встала возле катуха кверху ногами. Сама кричит дурным голосом, дергает ногами, а мыши все по барабану. Не хочет вылезать, кота боится или меня, но за что-то зацепилась намертво. У бабки все заголилось. Вылетели деньги, какие в чулке от деда прятала. Ну, он! и возник на ту минуту. Умный был старик, сначала все деньги подобрал, спрятал в портки к себе, а потом бабку на ноги поставил, чтоб не срамилась и скотину не! пугала. Сдернул с ней кофту, мышь и выскочила. А бабка на меня отцу пожаловалась за глумленье. Ведь после той стоячки кверху ногами у ней спина согнулась в коромысло на целую неделю. Отец, понятное дело, по свойски наказал меня. Поймал во дворе, да так вломил, что я уже в городе с неделю на задницу сесть не мог. Ох, и ругал бабку за все разом. И больше никогда не! приезжал к ней в деревню, обиделся. А уж отца боялся, как огня.

— Ко мне тоже недавно один пожаловал. Вот это папашка! Первый раз за все годы своего сына навестил. Целый капитан первого ранга! Я всяких генералов, капитанов за свою жизнь повидал. Но такого впервой. Какая палуба его выдерживала? Перед ним громадный холодильник грудным младенцем покажется. Он, как вошел в дверь, в вестибюле темно как ночью сделалось, ни света, ни сквозняка сквозь него. И прямо от порога, как рявкнул:

— Яшка! Ты где шельмец?! У меня чуть окна не посыпались от его голосочка. И хоть сам габаритами и весом не обижен, тут струхнул,— улыбался Лукич.

— А что там за Яшка? — спросил криминалист.

— Да был такой отморозок. Уж сколько лет с ним мучались. Кобель такой, что пробу ставить негде. Всех баб и девок в общаге перепортил. Зависали на него все до единой. Ни совести, ни стыда у козла не имелось. Но нашел на башку мороку. Зацепил на какой-то бабе сифилис и попал в вендиспансер. Ну, так-то не долечившись, трижды сбегал, пока его под замок не посадили. Всю задницу в решето искололи, таблетками запичкали. А тут только выпустили, хотел к бабам сорваться, но папашка кайф ему обломал. Узнал, что с его сыном и где лечился. Ну и прижучил он Яшку. Так и сказал ему:

— Жабры вырву недоноску!

— Как он его натянул на кулак, тот спиной закрытую дверь вышиб! Месил как котлету, не щадя. За все сразу. Оправданий не слушал, слова не давал сказать! Настоящий мужик, флотский. Яшка против него ничто.

— Послушай, теперь сифилисом даже соплячки заразить могут. Есть болезнь и посерьезнее. Зачем же взрослого мужика позорить на всю общагу? — удивился оперативник.

— Яшка ему родной сын! К тому же единственный и непутевый. С рожи — сущая картинка, а внутри дерьмо! Отпетый негодяй. Оно понятно. Отец всю жизнь в плаванье, а сын с матерью. Разве баба может вырастить из мальчишки приличного мужика? Так и этот, покатился по рукам.

— А что такого? Дают — бери, ему не рожать,— заметил водитель.

— Палашка все годы внука ждал. А Яшка что делал? Сколько его детей по приютам и чужим семьям растут. Но... Любая шкода наказывается. Сифилис страшен своими последствиями и обязательно отразится на потомках, на детях, внуках и правнуках. Это уже много раз доказано. И даже в седьмом поколении могут родиться слабоумные, с физической ущербностью, самое безобидное, когда рождаются абсолютно лысые дети, ;но тоже явное последствие сифилиса кого-то в роду. Сифилис у нас не лечат. Его глушат на время. Совершенно избавляют от него во Франции. Говорят, что там с ним разделываются, как у нас с насморком. Вот и решил тот папаша забрать своего сына и враз на судно, чтоб мозги просквозило от глупостей. Там по пути вылечит отморозка и ни на шаг от себя, пока не поумнеет.

— Сколько лет тому Яшке?

— Уже тридцать. Возраст приличный для мужика. Но ума как не было у него, так и нету,— признал Егор Лукич.