Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2004)

В иудаизме, правда, есть свои мистики — каббалисты, хасиды (тоже опирающиеся на каббалу), но в их учениях (так представляется издали) слишком силен рациональный элемент. А главное, еврейские мистики не порывают с законом; мало того, чем дальше, тем больше настаивают на его устрожении. Вероятно, это не случайно, что если в первой половине ХХ века крупнейшим религиозным писателем, более или менее остававшимся в рамках иудаизма, был Мартин Бубер, то во второй его половине таковым сделался Якоб Тобес: первый склонялся к интимно-мистичной «религиозности» (которую он отличал от нормативной религии), второй встал на твердую почву строжайшего законничества.

Закон, согласно Тобесу, есть «Все во всем» (где первое «Все» — Бог), то есть он дан не только человеку, но и космосу (характерно для иудаизма, что космическое поглощается человеческим). Галаха (совокупность правовых норм в иудаизме, равно как и предписаний ритуального характера), пишет Тобес, «есть „путь”, предназначенный человеку, сойдя с которого он может уйти от Бога. Против всего экстатического и пьянящего Галаха выставляет повседневную трезвость рационального правосознания (Gerechtigkeit). Галаха — это фундаментальный принцип бытия. Беда экстатической и псевдоэкстатической религиозности, что она отождествляет трезвое правосознание с внешней законностью (Gesetzlichkeit), и только в кривом зеркале анархизма закон и порядок воспринимаются, как угнетение и тирания». В другом месте Тобес пишет, что «„иго закона” возникло тогда, когда энтузиазм жизни был поставлен под вопрос. А ныне только „справедливость законов” способна поставить под вопрос жизненный произвол»22.

Противники закона — любовь, свобода, гносис, жизнь, апологетами которых, согласно Тобесу, выступает христианство (насчет «жизни» не вполне точно; апология слепой «жизни» свойственна «философии жизни», а отнюдь не христианству).

Тобес пишет, что «Церковь (христианская. — Ю. К. ) признает еврейскую „тайну”, но синагога не знает никакой „тайны” Христа»23, и делает отсюда вывод о преимуществе иудаизма. Хотя, казалось бы, очевидно, что знающий две «тайны» имеет преимущество перед знающим одну. «Тайна» христианства в отношении к закону — антиномичность; то есть это одновременно «да» и «нет», звучащие как бы в разных регистрах. Но антиномизм, пишет Тобес, есть враг закона.

Тобес признает, что невозможно отстаивать закон, не учитывая критику, которой подверг его ап. Павел. Напомню, что ап. Павел писал, что закон необходим, но недостаточен; более того, по-своему он даже провоцирует греховное в человеке: «…я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: „не пожелай”» (Рим. 7: 7). Подлинное преодоление греховности — в Духе, а не в законе.

Но иудаизм не признает первородного греха; с его позиции, человек рождается невинным. И как же понимать в таком случае ветхозаветное: «…помышление сердца человеческого — зло от юности его» (Быт. 8: 21)? И как понимать утверждение самого Тобеса, что «злое — в детях»?24 Тобесу вторит Штейнзальц: «Парадоксальным образом именно в ребенке проявляется только злое начало, доброе же развивается постепенно…»25 Воспитать подрастающего человека — дело закона. Никакие «воспарения» тут не нужны; достаточно оставаться в рамках «плотяного» мира, к которому христианство, с точки зрения иудаистов, испытывает чрезмерное недоверие.

Нельзя отрицать, что иудаистский закон по-своему оказался высокоэффективен: на протяжении тысячелетий он вылепил еврейский характер, имеющий так много положительных черт. Традиционный еврей — богобоязненный, верный своему слову (Мандельштам: для традиционного еврея «честность — это мудрость и почти святость»), преданный интересам семьи и общины. Закон, между прочим, удерживал евреев от поклонения золотому тельцу, которого они сделали себе, стоило Моисею задержаться на горе Синай, и расстались с ним только после жестокого наказания (Исх. 32 — 34)26.

Заметим, что там, где евреи выходили из-под опеки закона и подвергались ассимиляции в инородной среде, они перенимали не только положительные, но и отрицательные качества народа-«хозяина», зачастую еще усиливая их (это так же относится к отрицательным качествам, как и к положительным). Скажем, в таких космополитических центрах, как Александрия времен Птолемеев или Кордова периода позднего эмирата, они замечались среди наиболее рьяных «прожигателей жизни», посетителей игорных домов и т. п.

Особенно показательна в этом смысле новейшая история, когда отпадение евреев от закона приняло (в евро-американском мире) массовый характер. Не секрет, что скептицизм и релятивизм, пересмешническое богоборчество и почитание «абсолютного нуля» более всего заметны в среде интеллигенции еврей­ского происхождения. Конечно, все это феномены, вышедшие на поверх­ность в ходе европейской истории, но, видимо, не случайно, что особое усердие в указанном направлении проявляют те, кто отпал от религии закона.

Христос, пишет Б. П. Вышеславцев, «не соблюдал субботы, омовений, постов, он присутствовал на пирах, пил вино, он общался с нечистыми, беседовал с мытарями, грешниками, блудницами, самарянами, — и то же делали его ученики! Наконец, он не осудил женщину, которая по закону должна была быть осуждена и побита камнями»27. Христианство как бы открыло против закона свой основной «фронт» (и это при своем, как уже было сказано, принципиально двойственном отношении к нему). Тем более, что подзаконными были и другие народы, начиная с владычествующих римлян, у которых как раз получило особое развитие законотворчество; знаменитое dura lex, sed lex было отчеканено «меднозвучной» латынью (шаловливые семинаристы переводили эту фразу по-своему: «закон дура, но он закон»). Даже жители Содома жили «по закону».

Есть, однако, существенное различие между греко-римским законничеством, ставшим органической частью европейской традиции, и законничеством иудаистским. В греко-римском сознании ключевую роль в этом плане играло понятие «общественного договора» (отсылка к богам здесь не более, чем условность), в иудаистском — «Завета». Иудаистский закон не был «изобретен» Моисеем, он был дан ему — «черным огнем по белому огню».

Различие это, правда, не абсолютное. Дело в том, что даже «избранным народом» закон не мог быть взят таким, каким он был ему дан. Все Божье видится человечеством «как бы сквозь тусклое стекло» (1 Кор. 13: 12; воспользуюсь выражением ап. Павла, употребленным по другому поводу); естественно, что падающие сверху лучи неизбежно преломляются, проходя через данное конкретное стекло. Иначе говоря, всякий закон несовершенен; даже тот, который «от Бога». Но по степени несовершенства законы сильно разнятся между собой. Что мы наблюдаем на Западе за последние два столетия? Господствующее положение заняло направление, которое можно назвать прагматическим легализмом. Закон «обслуживает» общество, со все возрастающей тщательностью разграничивая личные и общественные, государственные и корпоративные интересы и т. п. Такой закон тоже, разумеется, нужен, плохо только, что он утрачивает высший смысл, сохраняя его лишь в виде рудиментов, вроде клятвы на Библии.