Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2005)

Льется в озеро света вино...

Тихо пей все, что Богом дано,

Причащайся последнему счастью,

Благодати земной причащайся,

Завтра — поздно,

Потом — все равно.

Там — потом, даже днями темно,

Лихо там без любви и поруки...

Вон и листья от счастья и муки

Золотые — ложатся на дно.

* *

*

По Телецкому озеру

рябь, рябь.

А по гребням и скалам —

туман, туман.

Проступает из воздуха

дождь-хлябь

Да курится за мысом

гора Шаман.

Где стеклом вулканическим

гладь вод,

Черным-черного зеркала

глубина,

Словно лоб запечатал мне

хлад-лед,

А душа и не знает

о дне дна...

Переплыть, переплавиться

след в след

За алтайской наядою —

ждать, жить! —

В ту страну, где неведома

власть лет,

И в двойном одиночестве

знать-быть...

* *

*

Спелой россыпью рдеет ранетка.

Тронул иней до ржавчины лист

у малины.А в глянцевых ветках —

сквозняков нескончаемый свист.

Лишь сирень зелена до морозов.

Лишь под вечер с чернеющих туч

обрывается остро и косо

одинокий блуждающий луч.

Он скользнет по сараям и крышам.

Груду дров обольет желтизной.

И дрова, словно кожа, задышат

и пахнут смолянистой весной.

И выхватывает без разбора

в тишине, где сыреют дворы, —

как тревожно

над ветхим забором

все цветут

золотые шары...

Романс

А на левом берегу —

Все в снегу,

Все упрятано, укрыто, укромно.

Черным-черную возьми кочергу,

Белым-бело все вокруг,

Ровным-ровно.

Черным-черным ты коснись

До снегов.

Растревожь мою пустыню пустую.

Если нету ни друзей, ни врагов,

Значит, мимо все летит —

Вхолостую.

Значит, кончилось большое жнивье,

Значит, заново тужить

И томиться...

Не проси любви во имя Свое,

Умолить бы душу к дому

Прибиться.

Снег засыплет нас до самой трубы...

Запоют огонь и лед

На перине.

Мы едины, ангел мой, без борьбы,

Ни грозы, ни страха нет

И в помине.

* *

*

Грошика, медного грошика

Недоставало душе.

Прожито, все уже прожито,

В опорожненном ковше —

Только слезинка заветная,

Долгой любови исток.

Где ж моя денежка медная?

Что ли опять на восток

Катит сиротской дорогою

В сторону щедрой зимы —

Меж алтарем и треногою,

Мимо сумы и тюрьмы.

* *

*

В пимах, в полушубке раскрытом

И простоволос

Я выйду к ветлам и ракитам

На зимний откос.

Столпы вертикального снега,

Как души сквозя,

Восстанут от неба до неба,

А глуше — нельзя...

Ни тише, ни выше, ни ближе.

Но можно — светлей.

Скрываются белые крыши

В распахе полей.

Восходит как ббы по ступеням

В белесый зенит

Безмолвия снежного пенье.

И сердце — звенит.

Пуховые две рукавицы —

Подобье ковша.

И родина, словно синица,

Лежит не дыша...

Солоух Сергей родился в 1959 году. Окончил Кузбасский политехнический институт. Автор книг “Шизгара” (1993), “Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева” (1996), “Самая мерзкая часть тела” (2003) и др. Печатался в журналах “Октябрь”, “Знамя”, “Волга”. В “Новом мире” публикуется впервые. Живет в Кемерове.

ОКИСЛЕНИЕ

Мама и Тата.

Две девочки. Шести и тридцати шести лет. Стоят у чугунной ограды и смотрят на реку. Миша видит жену и дочь. Словно сквозь офицерскую линейку осени. Многоугольники кленовых листьев и эллипсы акаций. На каждой ветке цоколь и лампочка. Синица или воробей. Гирлянда.

Птицы над головой — это хорошая примета. Безусловно.

А цель сегодня — дойти до воды. До перекатов Искитимки. Спуститься к тому месту, где маленькая речка впадает в большую. Журчит, переливается, живет.

В дорогу Петров покупает мороженое. У него за спиной, за серыми стволами тополей, на круглой площади играет духовой оркестр. Середина октября. А городской сад все еще работает. Двадцать два градуса. Удивительная, необыкновенно теплая осень. Прикуп из другой климатической зоны. Дама, король и туз. Всех акварельных, масляных — березовых, рябиновых — мастей.

И это тоже счастливый знак. Примета. Еще одна.

— У вас рубля не будет? — спрашивает буфетчица. Рыжая, в красной футболке “Кока-кола”. Целые числа. Тяжелый металл в обмен на легкую бумагу.

— Будет, — отвечает Миша. Наугад. Не глядя. И точно. В кармашке для серебра — пара монеток. Пятерочка и рубль.

Все сходится. Все правильно. Так и должно быть.

И ни одной мысли о завтрашнем дне. Только обрывки фраз. Деревья без корней.

— Михаил Маратович, я вас лично прошу связаться с Геннадием Алексеевичем и решить этот вопрос...

Каждый понедельник начинается с планерки. В девять тридцать. Ровно. У Рогова в кабинете.

— Проблема, по моему мнению, не стоит выеденного яйца...

Когда она чужая. Кто-то придет и снимет ее с шеи. Сам на свою собственную повесит колокольчик. Удобно? Чрезвычайно. К сороковнику от этой сбруи звон в ушах. Коровья головная боль. От вечного перемалывания сухостоя в молоко. Однообразная и неизбывная, как белизна конторы. Офиса, пардон. Там, на Кутузова. Где все гипсокартон. Европа. Невидимые стыки крашеных обоев и идеальное рассеяние ламп дневного света. Везде достанут.

— Михаил Маратович, вы не на выезде?

— Нет.

— Зайдите, пожалуйста, к Рогову. Прямо сейчас. Виктор Андреевич ждет.

Мальчишкой Миша дороги не выбирал. Ходил прямо по траве. Ножничками. Шуршал. Брил, на пробор расчесывал. Под этими самыми деревьями, между этих самых кустов. Не оглядываясь. Напрямик. А сейчас только по асфальтовой дорожке. Зато с парой пакетиков в руке. И в каждом маленький секрет. Внутри. Сто граммов сливочного рожка.

Цена несвободы — шесть рублей пятьдесят копеек. Счастливая, воскресная. Будничный горб дороже. Много дороже. Зато это первый год за последние пять, когда он не тянет. Не давит. По крайней мере в праздник. И по выходным. На этой стороне жизни. Он стал осознанной необходимостью. Так, кажется, учили. Осознанной — значит, расписанной и подытоженной. Только такую можно свернуть конвертиком, придавить ежедневником и забыть. Хотя бы до утра.