Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2005)

Да ведь и объективно так получается: например, любой пришедший из-за бугра в СССР патриот с каким-нибудь благородно-экстремальным заданием в целях расшата тоталитарной системы никак не мог вызвать тут гражданского сочувствия и автоматически превращался в шпиона и террориста — и не на пропагандистском уровне, а и в глазах населения. Власть, даже самая грязная, становится “легитимной” просто за счет своего реального существования и давления, защищающего население от полной анархии. Пропасть меж теми, кто уехал, бежал, был выслан, эвакуировался из Крыма на кораблях, и теми, кто остался и так или иначе отстраивал свое бытие здесь, ходил на службу, выживал в коммуналках, писал книги и снимал кино (порою даже талантливо) и т. д. и т. п., — пропасть эта углублялась и расширялась ежедневно и ежечасно. Коммунистический намордник прирастал к коже, обзаводился “нервными окончаниями”, идеологической обслугой, все более разветвленными органами безопасности и несметным количеством стукачей. Уже и не отдерешь. Конечно, и Струве понимал это и об этом писал. Но страстная жажда высшей правды, но патриотический огонь и чистое сердце не позволяли ему до конца осознать и признать, что российское государство в его органичных формах рухнуло безвозвратно.

Кажется, и Струве, и Ильин, и многие в русском зарубежье всё надеялись на какого-то харизматика с группой единомышленников внутри страны, для которых жизнь — служение и которые скинут каким-то образом кремлевскую коммунистическую верхушку, и так начнется возрождение великой России. Но где, откуда было взяться такому лидеру в таких обстоятельствах? Ведь и в лучшие времена, после первой революции, Столыпин был одинок, и доныне воспринимается он как удивительный и непонятый “воин”, чье появление едва ли не чудо.

“Революция созрела и может вспыхнуть в любой момент”, недостает “какого-нибудь не то толчка, не то сигнала”, наконец, дело за малым: “недостает кремлевского переворота, чтобы превратить его в массовое выступление уже не против Сталина, а против коммунистического режима как такового”, — цитирует в 1933 году Струве одного из своих “корреспондентов, знающих большевиков не только извне”, и добавляет от себя, что все это “живо и жизненно передает положение дела и состояние умов в Советской России”. Ох, сомневаюсь: в ту пору советская власть скорее матерела, чем разлагалась.

Другое дело — в начале 40-х. Можно гадать, что произошло бы, если б немцы взяли Москву, человеческий и психологический ресурс советской армии исчерпался и сталинистский режим рассыпался. Кто тогда б мог прийти к власти и освободить Россию разом и от коммунизма, и от фашизма? Какой-нибудь генерал? Маршал? (Но вряд ли Жуков.) В эмиграции к этому времени не осталось уже ни одного потенциального пассионарного лидера, погибли и Кутепов, и Врангель...

Так или иначе, но реальная история намного циничнее помыслов и пророчеств политических мыслителей, особенно русских.

В конце концов, спустя много десятилетий коммунизм опрокинула не горстка харизматиков-конспираторов, воодушевленных патриотизмом, а сама технотронная цивилизация образца последних десятилетий прошлого века. Более-менее молодые власть предержащие коммунисты и особенно комсомольцы купились наконец с потрохами на соблазны “общества потребления” и сдали ему — с помощью западных доброхотов — советскую власть без боя, превратив Родину в поле для бесконтрольного бизнеса.

...Что еще особенно любо в Петре Бернгардовиче Струве, так это его общественный органичный нонконформизм. Газету “Возрождение” субсидировал магнат Абрам Гукасов (он стал богатеем еще до революции — и богатеем западным, так что и после революции не лишился своего состояния). Но — как пишет в предисловии к книге Никита Струве — “либеральные (? — Ю. К .) позиции П. Б. Струве” (деда Никиты) не удовлетворили самодура Гукасова. Горек чужбинный хлеб, особенно, повторяю, хлеб публицистическо-политический. Струве пришлось покинуть Париж и перебираться в Югославию, уже тронутую коммунистическим разложением (в Белграде его лекции освистали). Струве — при поддержке Сергея Рахманинова — основывает еженедельник “Россия”, где по-прежнему не устает повторять: “Большевизм должен быть политически сокрушен”.

Петр Струве умер в войну в Париже. Его многолетний друг и единомышленник С. Л. Франк определил личность покойного как “дивное сочетание юношеской чистоты, юношеского горения сердца с великой мудростью”. Каждый, прочитавший “Дневник политика”, не может не солидаризироваться с этой характеристикой.

...Положа руку на сердце согласимся: многие из нас уже не такие антикоммунисты, какими были когда-то. Что-то подзабылось, что-то вспоминается чуть ли не с растроганною улыбкой, что-то используется как постмодернистский кунштюк. Да и горькие разочарования последних лет затянули минувшее плотной ряской. А ведь там — воистину реки крови наших дедов и прадедов, там сокрушенная в своих основах Россия. “Дневник политика” П. Б. Струве еще и одергивает нас в нашей недостойной расслабленности.

Юрий Кублановский.

1 См.: Кублановский Ю. Pro et contra Ивана неистового. — “Новый мир”, 2004, № 8.

+10

А. М. Турков. Время и современники. Статьи о современной России и русской литературе. Вступительная статья Лазаря Лазарева. М., “Новый ключ”, 2004, 412 стр.

Турков почти не пишет о модных новинках. Его тихое слово помогает найти в русской литературе созвучия нашей душе, нашим мыслям. И читателю передается эта вдумчивость, это упрямое стояние в том, что чтение в России никогда не будет “развлекухой”. Что книга — высокое отдохновение, сопряженное с трудом понимания и сострадания.

И прежде всего это относится к книгам о Великой Отечественной. Почти полвека Андрей Турков пишет о фронтовой литературе, защищая ее то от советских бюрократов, то от нынешних циников. Старшему поколению помнится, как он вступался за Василия Гроссмана и Александра Твардовского, Александра Яшина и Виктора Некрасова, Григория Бакланова и Вячеслава Кондратьева... При этом мало кто из читателей знает, что Андрей Михайлович Турков — сам рядовой той войны.

В новой книге Турков снова много пишет о военной литературе и снова — почти ничего о своем военном опыте. Лишь скорбный список не вернувшихся одноклассников по 59-й московской школе: “Лева Барам, Володя Богданович, Шура Иноземцев, Володя Лобанов и Федя Пальдяев, слывший отпетым хулиганом…”

Как-то я спросил Андрея Михайловича: что же вы молчите о своей войне? Кто еще из нынешних критиков, кроме вас и Лазарева, может сопоставить военную прозу со своим личным фронтовым опытом?