Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2007)

С carpe diem тоже не все оказалось просто. Эта формула — из Горация, из заключительной строки его оды “К Левконое”. Шервинский переводит: Пользуйся днем , Семенов-Тян-Шанский — Лови день этот. Оба по-своему правы. Один передает здравую умеренность горациевского совета, другой — парадоксальность (и тем самым проблематичность) попыток ухватить руками время. Но, как любят говорить специалисты по переводу, “мы-то знаем, что перевод невозможен”. Шервинский отказывается от метафоры, Семенов-Тян-Шанский ее сохраняет, но ценой неуместной романтической шипучести типа Ловите миг удачи! Пусть неудачник плачет! Мгновенье, ты прекрасно! Продлись, остановись! Играй, Адель, не знай печали!..

И вообще, латинское carpo значит не “хватать, ловить”, а “рвать, дергать, резать”, а carpe diem — соответственно “срывай/убирай/пожинай день, как урожай”32. Глагол взят из лексикона виноделов (недаром серию советов открывает практичное vina liques, “вина цеди”). Оттуда же и метафора, которой облекается рекомендация умерить ожидания. В обоих русских переводах надежду почему-то укорачивают, как нить33, хотя в оригинале ее предлагается подстричь, как лозу (spem longam reseces). Жест, приписываемый Горацием Левконое, укоренен в привычном для нее хозяйственном опыте34. Он столь же оригинален и одновременно деловит, как как с полки, жизнь мою достала / И пыль обдула . Примеров из Пастернака можно было бы найти множество, но мне дорог этот — сочетанием подспудного виноградного мотива (если вдуматься, кто именно совершает карпальную акцию) с книжным.

Сам я — до статей Цивьяна35 и боли в кистях — о существовании карпалистики не подозревал и попадавшим иногда в сферу моего внимания карпалистическим прозрениям поражался. Об одном знакомом моя вторая (тогда будущая, потом бывшая, а теперь давно покойная) теща сказала, что он ей не понравился.

— Как?! Такой умный! Симпатичный!

— Я всегда смотрю на руки. У него пальцы короткие, толстые, загнуты внутрь. Такие люди обычно эгоисты и скупердяи — все себе.

Я не нашелся, что ответить, тревожно осмотрел собственные руки и стал пристальнее наблюдать за приятелем. Диагноз подтверждался. Что неудивительно — “себе на уме” большинство людей. А у меня и со скупостью проблемы, хотя руки, благодаря диете, пока не скрюченные. Более того, в моем репертуаре есть нечто такой скрюченности противоположное и, не исключено, вообще уникальное.

Читать я люблю лежа, по возможности на солнышке. Но лежа на спине держать перед глазами книгу трудно. Двумя руками — целое дело, а одной неудобно. Рука, при всей ее хватательности, на такое не рассчитана. Четырьмя пальцами ты держишь обложку сзади, большой палец приходится на сгиб спереди, и книга все время хочет закрыться, особенно если она в твердом переплете. Так вот, эту проблему я разрешил давным-давно, уже не помню когда. Но помню, что, заметив, как я держу книгу, Таня, во всем требовательная и критичная (в свою карпалистически сознательную маму), посмотрела на меня с уважением.

Как и всякая смена культурной парадигмы, решение задачи просто и состоит в повороте на 180°. Большой палец переносится за корешок, а остальные четыре плотно поддерживают наклоненную к читателю книгу спереди.

Теперь, когда мой вклад в сокровищницу мировых карпальных практик имеет шансы быть оцененным по достоинству, признаюсь, что с этимоло­гией я слегка напутал. Carpal — не от carpo, а от позднелатинского carpus, “кисть”, в свою очередь восходящего к древнегреческому karpуs, которое значит одновременно и “плод”, и “кисть”, почему по-русски соответствующие суставы и называются кистевыми (а не хватательными ). Впрочем, греческий глагол karpуо означает, в зависимости от залога, как “приносить плоды”, так и “собирать”. Так что все сходится, и в знаменитом carpe36 проглядывает человеческая кисть, срывающая виноградную.

Такая живая, гибкая, не скрюченная. А то ведь ни винограда не удержать, ни книги, и горациевским днем останется по-шервински вот именно пользоваться — безо всякого удовольствия.

НА МОНМАРТРЕ

В кулуарах научного сборища в Москве, собственно уже на фуршете, я перекинулся парой слов с одной коллегой. Мы пикируемся, ссоримся и миримся уже полвека. Я диссидент-эмигрант, она конформистка-патриотка, но меня занимают не столько ее убеждения, сколько то, как они сочетаются с ее профессиональными занятиями, чем далее, тем более гуманитарными и вроде бы предполагающими известную дозу авторефлексии.

Патриотизм патриотизмом, но какой же русский не любит заграничной езды? Ее приглашают на конференции (иногда она сама себя приглашает), билеты оплачивает та или иная сторона, а вместо дорогого отеля гостей часто расселяют по хозяевам. Дело обычное, особенно в случае российских ученых, финансовое положение которых мало изменилось с советских времен.

Положение не изменилось, но валить все на советскую власть больше нельзя. Теперь каждый отвечает за себя, идея, что бедность не порок, потеряла свое обаяние, и приходится позиционировать себя как-то по-новому.

Впрочем, в ее идеологической платформе все предсказуемо. Патриотизм-конформизм оформлен как превосходство: духовное — над остальным человечеством, расовое — над третьим миром, культурно-политическое, в союзе с Европой, — над вульгарной и агрессивной Америкой, личное научное — над большинством коллег, в том числе европейских, и особое моральное — надо мной, бездушно осмеивающим все хорошее. В наших спаррингах я, конечно, выигрываю по очкам, поскольку она тягается со мной на равных кухонных правах, а я трактую ее как автор персонажа — позиция, что бы там ни говорил Бахтин, выгодная. Нокаут, однако, невозможен в силу завидной цельности персонажа.

На фуршете она уже сказала мне несколько гадостей (мои доклады все хуже и хуже, на эту конференцию меня вообще не взяли), я терпеливо отвечаю, что это не так, а сам дивлюсь ее тактической беспечности, полностью развязывающей мне руки. Но она полагает свою победу окончательной и переходит к закреплению нового статус-кво, меняя тему разговора на приемлемую для обоих — утверждающую ее превосходство, но позволяющую и мне погреться в его лучах.

Она рассказывает, что недавно ездила на конференцию в Париж, а остановилась у местной коллеги в прекрасной квартирке на Монмартре с видом на весь город, в прелестном квартале с уютными кафе и т. д. Коллега звезд с научного неба не хватает, но милая, гостеприимная, только странная — помешана на помощи неграм, больным СПИДом, фотографиями которых увешаны все стены. Она привозит их к себе из Африки, собирает для них деньги, лечит, в общем, типичная левачка с заскоками насчет помощи угнетенным. Но в остальном нормальная, симпатичная, к счастью, во время конференции квартирка была свободна, и пожить у нее было одно удовольствие.