Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

Чем отличается литература “на потребу” от “серьезной” литературы? Да бог же знает чем! Все дело в деталях, и тут все детали свидетельствуют в пользу

“серьезного”.

Из детективных линий с похищением главного героя Матвея Матвеева выбивается одна — где Матвеев, накачанный наркотиками, ведет метафизические беседы с человеком, который задумал его “сожрать” и теперь убеждает его, что он умер. “Голос” убеждает умело, и герой не приходит в сознание на протяжении недели. Эта линия задумывалась, очевидно, как переход на уровень философских обобщений, способных углубить повествование. Она не удалась вовсе, и если ее целиком изъять, книга не пострадает.

Но все остальное вполне достойно. Точный, сжатый, рубленый слог. Последовательно развивающаяся фабула. Несмотря на то что композиционно сюжет очень сложен, особенно по части времени повествования (автора с героями бросает то в будущее, то в прошлое), ни на секунду не теряется нить событий. Эмоции неподдельные, свойственные нашему времени (особенно ярко — зависть). Книга очень “глагольна”, как и подобает экшну. Не застревает на всех этих… ненужных прилагательных.

Книги Сорбатской и Рубанова свидетельствуют о том, что пространство русского романа непрерывно расширяется. Новые авторы пытаются наполнить “жанровые” формы каким-то оригинальным содержанием. Об удачности этих попыток можно спорить, но сама тенденция представляется довольно обнадеживающей.

В конце концов, Достоевский тоже не брезговал детективом.

± 1

О л е г Р а д з и н с к и й. Суринам. М., “КоЛибри”, 2008, 398 стр.

Размеренный и длинный (пожалуй, слишком длинный) роман — история молодого человека из дореволюционной России, который, освободившись из тюрьмы в Сибири, эмигрировал в Америку, поселился в Нью-Йорке, полюбил девушку якобы из богатой семьи амстердамских рабовладельцев… Илья интересуется эзотерической подкладкой мира; будучи евреем, посещает собрания приверженцев

каббалы; настойчиво пытается вспомнить, что именно было разложено на ящике некоего старика торговца из Бронкса, который однажды ему повстречался. В общем, роман не без мистицизма.

Герой далее отправляется в Суринам (в Южную Америку) знакомиться с родней своей девушки, и местный колдун распознает в нем человека с двумя сущностями, в которого при рождении вселилась богиня. Суринамская семья изгоняет из Ильи чуждого духа, но вскоре оказывается, что нет не то что никакого духа, но и никакой семьи, — есть таинственный игрок, заставляющий людей исполнять все эти роли, некто Оскар Кассовский, несостоявшийся раввин из Нью-Йорка. Потеряв после череды приключений надежду разбогатеть на бриллиантах, он остался жить в этих местах, а после смерти маленькой дочери открыл детский приют; выросшие дети подчиняются ему беспрекословно. Придя от иудаизма, от “мертвого бога”, бессильного ему чем-либо помочь (в то время как местное божество наделило своего туземного адепта способностью оборачиваться пумой), к неясным воззрениям, замешенным на гностицизме и каббале, Оскар рисует картину мироздания, в которой есть место плероме, демиургу, искрам божественного огня, увязшим в материи, и прочему в духе этих учений.

Ради освобождения божественного огня Илье предстоит сжечь себя самого — это подвигнет мир к тому, чтобы стать чище и светлее. Его возлюбленная, оказавшаяся женой другого мужчины, подает Илье пример и, беременная, сгорает в огне в недрах горы, но Илья, хотя ему больше незачем жить, высвобождать огонь не торопится. В свете молнии он вспоминает наконец, что же продавал старик из Бронкса, — но читателю так и не доведется это узнать.

Несмотря на очевидную бредовость сюжета, роман представляет собой историю, в которой обилие подробностей не угашает динамичности. При том, что изложение воззрений героев не кажется особенно интересным. Во всяких там трактатах и

манускриптах, потемневших от времени и с забывшимися названиями, гностические концепции наверняка выглядят свежее и привлекательнее, чем в таком пересказе, — в противном случае они никого бы не занимали.

В книге встречается упоминание о Мерсиа Элиаде (его читает гностик Оскар)-— в русской транскрипции надо бы “Мирча”, впрочем, у этих гностиков встретишь и не такое.

Роман производит впечатление переводного или написанного на дистиллированном русском, оторвавшемся от живой среды, где этот язык укоренен; зато текст изобилует признаками детального знакомства с жизнью Нью-Йорка. Любопытно подробное знание суринамских верований, но аутентичность этого знания подтвердить или опровергнуть, естественно, затрудняюсь. Не исключено, что на кого-

нибудь эта книга способна произвести впечатление откровения. Что-то, во всяком случае, заставило о ней написать.

АМНЕЗИЯ

А. Привет! Что будем обсуждать?

Б. “Живи и помни” Александра Прошкина и “Шультес” Бакура Бакурадзе.

А. Странно! Очень разные фильмы. Что их связывает, помимо того, что оба в этом году получили призы на “Кинотавре”: “Шультес” — Гран-при, а Прошкин — приз за режиссуру?

Б. Мне кажется, тема памяти и беспамятства…

А. А… Ну давай...

Б. Когда мне довелось увидеть картины подряд на питерском “Фестивале фестивалей”, они сразу и накрепко почему-то связались в сознании как причина и следствие. “Живи и помни” по повести Распутина — фильм про то, как погубили в военной деревне несчастную бабу, забеременевшую от мужа-дезертира, — история жестоко и бессмысленно загубленной в передрягах российского ХХ века хрупкой, как оказалось, недвужильной народной души. “Шультес” — итог: странное, межеумочное, смутное существование изо дня в день без смысла, без цели, без чувств и без памяти… Унылая современность, отмеченная мучительной амнезией как следствие великой катастрофы, пережитой страной в XX веке; катастрофы, о которой мы предпочитаем не помнить…

А. Ты имеешь в виду гибель русской деревни?

Б. В том числе… Ведь откуда все эти населяющие страну 140 миллионов?

Из купцов, священников и дворян? Таких от силы — процентов десять. А основная масса — потомки деревенских жителей, раскулаченных, раскрестьяненных… Сначала одних вырвали из деревни насильно — на стройки коммунизма, других, напротив, насильно приковали к земле. В 1960-е, когда вышло послабление колхозного режима, они дружно ринулись из нищей деревни в город. Там создали поначалу странный гибрид полугородской-полудеревенской жизни с бабушками на завалинке, палисадниками под окнами, сараюшками во дворе и неизбывной страстью к каким-нибудь трем-шести соткам на неудобьях, до которых пилить и пилить два часа в одну сторону. Их старшие дети, помыкавшись при маразмирующей советской власти, кинулись в Перестройку: кто челночить, кто ларьки ставить, кто пистолетом махать; получили по рукам в 1998 — 2000-х, и сейчас сидят тише воды ниже травы, голосуют за Путина и Медведева, как бы чего не вышло…