Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

Потом был кофе, и Водолаз, погруженный в думы, разумеется, разбил чашку. И угрюмо молчал, обидевшись на невинный Любочкин возглас про капитана. Он вообще ужасно обидчив. Первое время мне даже казалось, что это он так замысловато шутит, ведь нельзя же всерьез обижаться на такие мелкие глупости! Оказывается, можно.

Любочку я не стала предупреждать, что он ненормальный. Она б тогда еще сильней глумилась. Но ему все равно досталось по первое число. А то и по второе.

Выместив зло на бедной чашке, Водолаз стал общительнее и завел свою любимую пластинку про Бога, посыпались греческие слова, замелькали бесконечные трактаты и цитаты. Как водится, он был всем недоволен.

Я уже привыкла к этим лекциям: выключаюсь на второй секунде. Сижу себе, качаюсь на стуле, думаю о приятном. А Любочка настолько впечатлилась, что даже перешла на вы:

— Как вы это называете? Поиск Бога? А я бы сказала “выбор Бога”. Выбираете самого удобного. Как в магазине готового платья. Этот жмет, тот болтается, третий плохо сидит. Ничего не подходит! К портному! Подогнать Бога под мой размер, эй! А может, вообще собственного выкроить? Чтоб ни у кого такого не было!

Водолаз раскричался. Любочка не осталась в долгу. Выпустила по нему весь свой арсенал: и нытик, и неудачник, и зануда, и вампир, и маньяк, и тиран, и трутень.

Ушел, громыхнув дверью. А Любочка бросилась открывать окна, говоря, что Водолаз высосал весь воздух.

Эх, Любочка, Любочка! Дожила до сорока лет, а с мужчинами обращаться так и не научилась! Сколько раз тебе говорить: нельзя им правду, категорически нельзя! Они от этого врассыпную, как осколки чашки. Ладно, распугивай своих ухажеров, их не жалко, они у тебя все какие-то... Но моих-то зачем?!

А Любочка включила “Амели”, кружится по комнате в сквозняке и шторах и хохочет:

— Э, нет! Мои старые тюфяки по сравнению с твоими кусачими заморышами — все как один капитаны дальнего плаванья!

6.02. Девочка-дура

Я ужасная дура. Не надо было ходить к нему. Любочка, конечно, права. Но я пошла — назло ей, чтоб не командовала.

Встретил меня, как всегда, взъерошенный, небритый, объевшийся белены. Мне сразу же захотелось плакать от жалости к себе. Ну почему я такая невезучая? Ведь все так хорошо начиналось! Синие лисицы, цветок в горле, новая земля, открытая под колючим пледом на чердаке.

Я задумалась и не заметила, с чего он вдруг стал на меня кричать. Наверное, опять неправильно ответила на один из его каверзных вопросов. Ну откуда я знаю, почему Бог не поймал атомную бомбу над Хиросимой?!

А если ты такой добрый, добрее Бога, и так переживаешь за незнакомых японцев, то почему бы заодно не пожалеть еще и знакомую меня?!

Ты не только дать, ты даже взять ничего не можешь! Я целую любовь на тебя вылила — и все как с гуся вода! Одно слово — водолаз!

А он бегал по своему гадкому чердаку и вопил, что я пустоголовая, что у меня атрофирован орган, которым думают, и все такое. Я мысленно попрощалась с пледом и бедными синими лисами, сваленными в углу, и повернулась уходить. В коридоре впотьмах наступила на ворох пыльных рисунков. Решила взять один на память. Ему ведь на них так же наплевать, как на все остальное.

И унесла летящую над городом оранжевую рыбу с печальными глазами.

Шла по улице, и слезы капали на асфальт, самой смешно. Вспомнила любимый тост Любочки: “За женщин! И против мужчин!” Мы с ней всегда ужасно спорили об этом. А теперь я сама готова стать мужененавистницей. Наверное, возраст. В двадцать лет пора уже браться за ум!

1.03. Ну все — весна!

Ходили с Любочкой гулять по бульварам. У нее опять роман, теперь я за старшую. Она смешная: с переполненными глазами, новой прической, и от каждого слова — электрический разряд. В общем, хуже меня девочка!

Сегодня был первый вечер, когда я ни разу не вспомнила про Водолаза. И он, как настоящий вампир, — тут же это почувствовал. Едва мы переступили порог, завизжал телефон.

— Не бери! — испугалась Любочка.

Я схватила трубку и услышала этот ненавистный, единственный в мире голос.

Он трагически сообщал, что уезжает.

— Счастливого пути! — крикнула я в трубку.

“Неужели навсегда?!” — крикнула я внутрь себя.

— Своими руками задушу гада! — крикнула Любочка.

Телефон упал на пол.

Звезды и люди

Прямо из трубы темной избушки выходил и растекался по вселенной Млечный Путь, похожий на легкий дымок. Изредка метеориты чиркали по выпуклым бокам темноты, и по их изогнутым траекториям становилось видно, что небо — это купол. Надя смотрела на звезды, прислонившись спиной к забору. В глубине огорода под навесом ее друзья нестройно и радостно пели: “Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским, согрета...”

И звезды стояли на своих местах, не изменившихся со времен мамонтов и динозавров.

“Как странно, — думала Надя, — неужели все эти бесконечные галактики и созвездия созданы только ради людей? Чтобы мы иногда, редко-редко, подняли голову и увидели, что мы — совсем не такие большие и важные, как думаем про себя? Неужели? Нет, не верится. Непременно должен быть кто-то еще, для кого — все это невообразимое небо, вся эта страшная, огромная красота. Кто-то, гораздо лучше нас. Мы-то даже оценить не можем…”

— Мяу-у-у! — взвизгнул кот Гринька, вспрыгивая на забор рядом с Надиным затылком.

— А-а-а-а! — закричала Надя. — Дурак! Разве можно так людей пугать?! Разбойник!

На уровне ее глаз вспыхнули и погасли две шальные зеленые точки. Гринька скрипнул когтями по доскам и сгинул обратно в уличную темь. На другом конце деревни залаяла собака. Затрещала невидимая птица, будто кто-то вел палкой по частоколу. Наде стало неуютно посреди всей этой древней ночной жизни, не нуждающейся в человеке и его делах, и она со всех ног бросилась к костру, вокруг которого, освещенные алыми всполохами, сидели ее друзья.

— На улице — минус семьдесят! — кричал, блестя очками, раскрасневшийся Деня. — Даже для Якутии — катастрофа! А нас заперли на засов с той стороны, чтоб мы ничего не стащили. А на складе этом, ну, градусов на десять теплей, чем на улице. И вот стою, молоточком тюкаю и вдруг понимаю, что рук уже до локтя не чувствую. А отопрут только через час. Что делать?

И тогда вся бригада давай мне по очереди ладони растирать. Так и спасли.

— Денечка, балбесина, не нахрюкайся, — громко зашептала ему на ухо востроносая Саша.

— Да что ты, а? Я сегодня совсем почти не хрюкаю!

— Ага! А кто три стакана уже выхрюкал?

— Какие ж это стаканы?! Это наперстки! — Деня возмущенно опрокинул в горло очередную рюмку. — А еще, когда на морозе два человека разговаривают, между ними от дыхания тут же настывают кусочки льда. И висят прямо в воздухе. Как замерзшие слова.