Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2008)

“Проповедует”, — неприязненно подумала бабка Катька и решила Клавку позлить.

Подошла и брякнула:

— Слышь, Клавка, а я-то вчера на церкву лазила.

Клавка аж язык от злости проглотила, только глаза из орбит выпучила, того и гляди, на рельсы попа2дают, а бабка Катька, как ни в чем не бывало дальше болтает:

— Как только благовестник-то появился, я себе зарок дала: хоть раз в него дрынкну! А как первый раз дрынкнула, так и аппетит разыгрался. Быстренько наловчилась!

Не успела Клавка ничего ответить, подъехала электричка. Бабка Катька, довольная, запрыгнула в вагон и села с солнечной стороны у окошка.

На соседней скамейке полулежал, икая, пьяный безбородый старичок, похожий на морщинистого мальчишку. А прямо напротив бабки Катьки сидел молодой таджик.

— Скажи, друг, — пробормотал старичок, когда электричка тронулась,-— а как по-твоему, я сильно напился?

— Нет, совсем нет, — застенчиво улыбнулся таджик.

— Чё, неужто незаметно? — оживился пьяный и попытался выпрямиться. — Чё, даже запаха нету?

— Нет-нет.

Некоторое время пьяный удовлетворенно молчал, а из вывернутого кармана сыпались на пол семечки и мелочь.

— Хороший ты человек, — сказал он вдруг, когда бабка Катька уже про него забыла. — Хоть и врешь как сволочь!

Поезд начал сбавлять ход, и пьяный поплелся к двери. На платформе под капелью стояло новенькое алюминиевое ведро. Ветер сдувал капли в сторону, будто отворачивал золотой занавес. Бабка Катька вытянула шею. Конечно! Она и не сомневалась: старичок споткнулся и упал, ведро покатилось...

В вагоне возник какой-то шум. Бабка обернулась как раз в тот момент, когда длинный подросток ухватился за полку прямо у нее над головой.

“Подтягиваться затеял!” — успела изумиться бабка Катька.

“Окно высадит!” — испугалась она, когда тот оттолкнулся и полетел вперед, задирая кривые ноги в огромных ботинках.

Но ботинки ударили не в окно, а в лицо таджика.

“Доигрался, ирод!” — охнула бабка, все еще думая, что это он промазал и случайно попал, да так больно! — прямо по человеку.

Но тот ударил еще и еще раз. Таджик не отвечал, лишь закрывал голову руками.

В вагоне, полном людей, царило молчание, только громыхали ботинки, и другие подростки, штук пять — бабка только сейчас их заметила — орали что-то хором, оскаливая зубы, как волки. У бившего был вытянутый голый череп, похожий на синеватое яйцо из столовой. Ботинки мелькали прямо перед носом у бабки Катьки.

Ей стало страшно. Как на войне, когда немцы подходили так близко, что она могла их разглядеть. Она не боялась умереть. Этот страх был гораздо хуже: ей казалось, будто на нее движутся мертвецы, будто под круглыми касками — нечеловеческие лица... И от тошнотворного ужаса она инстинктивно сделала то, что всегда делала во время боя.

Бабка Катька запрыгнула на скамейку и на весь вагон запела отчаянным звонким голосом:

— Расцветали яблони и груши…

Яйцеголовый сбился с ритма и гавкнул:

— Заткнись!

Она сжалась, зажмурилась, и все отодвинулось куда-то, и осталось только одно: допеть, чтобы голос ни разу не дрогнул, чтобы те не догадались, как ей жутко.

— Отвали, старуха! — визжал яйцеголовый.

Но вокруг уже началось движение. Вскочили еще две пожилые женщины, моложе бабки Катьки лет на двадцать. Они несмело хватали парней за руки, и одна все время растерянно и по-детски восклицала:

— Не обижай его! Он же тебя не обидел!

Подросток перестал мелькать ботинками и только скалился. Появился даже один мужчина, правда, полный и в очках. Он подпрыгивал рядом с оскаленным и тоненько выкрикивал:

— Один на один! Один на один!

— С тобой, что ли?! — заржал яйцеголовый.

— Со мной, — не очень уверенно ответил мужчина.

Свора забулькала, загоготала. И двинулась в следующий вагон, пролаяв на прощание какой-то лозунг.

Все сразу ожили, будто отпустила заморозка. Мужчина в очках помогал бабке спуститься со скамейки.

— Он же тебя не обидел, — бессмысленно повторяла пожилая женщина, и было видно, что у нее дрожат не только губы, но и щеки.

Кто-то полез за валидолом, кто-то заголосил:

— Как не стыдно, молодежь, сидят, смотрят!

Несколько молодых парней забасили в ответ:

— Вы знаете, что они с нашими вытворяют?

Две девушки, темненькая и светленькая, одновременно бросились в разные концы вагона к кнопкам вызова милиции.

Только таджик сидел, не шевелясь, и по-прежнему закрывал голову руками. По пальцам его стекала кровь.

— Сынок, — начала бабка Катька.

Поезд затормозил, таджик вскочил и побежал к выходу, не отрывая от лица ладоней.

— Прости нас, — сказала она ему вслед, и вагон поплыл перед глазами.

Всю оставшуюся дорогу до Москвы она проплакала, отвернувшись к окошку. Слезы текли за воротник, и ей становилось зябко.

В Москве бабка Катька попала в толчею и успокоилась, потерявшись. Привычно прошмыгнула за чьей-то спиной в метро. В переходе остановилась, где всегда, под плакатом “Меха-дубленки”. Оперлась одной рукой о мрамор, другую протянула в толпу и запела:

— Расцветали яблони и груши…

Тут же вкрадчивый голос — вечный враг бабки Катьки — включился над головой и зашипел, соблазняя:

— Фантастические скидки на ювелирные изделия…

“Значит, день будет никудышный”, — думала бабка Катька, упрямо перекрикивая механического зазывалу:

— Поплыли туманы над рекой…

Тут кто-то положил ей в ладонь.

— Выходила на берег Катюша...

“Пятачок! — обрадовалась бабка Катька, это была ее любимая монета.-— А может, и ничего, день-то — еще наладится…”

— На высокий берег на крутой…

Звонок

Ты молчи. Я говорить буду. Потом спрошу одну вещь, ты ответишь. И все. А пока молчи. Я никогда не думал, что со мной случится такое: позвонить тебе. И, наверно, никогда не решусь больше. Ты молчи пока, слушай. Пасха вот была недавно. Я выпил спирту — наутро тоже воскрес. Пошел гулять, искупался в фонтане, купил деревянную куклу у лотошника. Я на праздник всегда покупаю что-нибудь ненужное, как подарок не знаю кому. Верба вовсю цвела, воробьи галдели. Потом наступило 9 мая. Это мой второй любимый праздник после Пасхи. Они даже чем-то похожи: и там, и тут победа жизни над смертью. Я спросил соседского деда, что он делал 9 мая 45-го года. А он говорит: танцевал на улице под чужую гармошку, хлебнув настойки на маральих пантах. Ему тогда двенадцать лет было. Я обошел все аптеки, их у нас целых три, но такой настойки нигде не продавалось. Тогда я купил воздушного змея и пошел на мост. Недостроенный, но по нему все равно ходят. А я ни разу. Я высоты боюсь. И плавать не умею. А тут пошел. Потому что уже решил, что сегодня позвоню тебе. Мне повезло: был сильный ветер. Змей моментально взмыл над рекой, над городом, над лесами.