Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2010)

К циклу (или все-таки повести?) «Охота на майских жуков» примыкает новелла «Наедине с тобою, брат» — пронзительно-печальная, несмотря опять-таки на всю ироничность повествователя. И здесь силен автобиографизм: зазор между повествователем, работающим переводчиком в Японии, и самим Казакевичем, делающим ровно то же самое, ничтожен — именно потому так важна стилистическая обкатка этой прозы. Перед нами — новый альтернативный вариант той деревенской прозы, которая, в сущности, не осуществилась. Василий Аксенов, который петербургский, и Вячеслав Казакевич, в сущности, представляют два полюса этой альтернативной почвенной прозы (хотя в иные моменты при чтении Казакевича вспоминается скорее проза Нодара Думбадзе, особенно «Я, бабушка, Илико и Илларион»).

С е р г е й М а г и д. В долине Элах. М., «Водолей», 2010, 216 стр.

Поэт, претендующий на создание лиро-эпического отображения некой вневременной действительности, ставит перед собой сложнейшую задачу. Здесь имеется в виду не столько нашумевшая некоторое время назад концепция «нового эпоса» Федора Сваровского, сколько именно устремленность к связному лиро-эпическому высказыванию, наполненному персонажами-голосами, но отнюдь не отрицающему авторскую рефлексию (на чем настаивает Сваровский). Живущему в Чехии Сергею Магиду она, кажется, удается. В стихах из первой книги поэта «Зона служенья» (М., «НЛО», 2003) поэтическая рефлексия касалась скорее самого субъекта говорения, противопоставленного миру, в который он вынужденно помещен.

В новых стихах все иначе. Перед нами четкое самоощущение поэта в рамках иудеохристианской и одновременно европейской гуманистической традиции. Эта традиция — пропущенная сквозь механизмы современного свободного стиха (хотя и регулярный стих в книге вполне представлен) — позволяет поэту смешивать ветхо- и новозаветный канон и реалии сегодняшнего дня — при отсутствии ощущения швов, искусственного соединения разнородного материала.

не знаю как там было

с мировой историей «окончательных решений»

но первое принял фараон когда приказал

чтобы каждого новорожденного у евреев мальчика

бросали в воду

и бросали

не знаю сколько десятилетий выполнялся этот приказ

пока дочь фараона не нашла в реке корзинку с мальчиком

которого приказала спасти и назвала моисеем

что значит «из воды я вынула его»

а евреев согнали в трудармии чтобы они не превратились

в пятую колонну если начнется война

выселили из земли гесем в трудлагеря

как потом те же египтяне выселили поволжских немцев

крымских татар греков болгар чеченцев ингушей калмыков

и прочих потенциальных предателей фараона

В и з у а л ь н а я а н т р о п о л о г и я: городские карты памяти. Под редакцией П. Романова, Е. Ярской-Смирновой. М., «Вариант», «ЦСПГИ», 2009, 312 стр. (Библиотека «Журнала исследований социальной политики»).

В рамках весьма масштабного проекта, посвященного визуальной антропологии, репрезентации социокультурного бытия человека через внешние образы, вышел новый сборник, посвященный городским проявлениям данного феномена. Авторы сборника предлагают самые различные подходы и взгляды на городскую визуальность, оценивая и интерпретируя материал не только различный, но и подчас не укладывающийся в целостный ряд. Вот нетривиальное оформление музея Льва Кассиля в Энгельсе (Т. Кузьмина), а вот образы «домашнего картографирования», схемы обыденных путешествий, предлагаемые современным горожанином (Н. Сорокина). Вот взгляд на современный Петербург сквозь фильм А. Учителя «Прогулка» (А. Кинчарова), а вот способы представления революции и советской власти в Казани 1920-х (С. Малышева, А. Сальникова). Вот исследование восстановления исторической памяти в облике современного Ковентри (Дж. Викери), а вот способы представить город как принципиально экскурсионное пространство, в котором стертые знаки прошлого вновь обретают значение (Б. Степанов).

При всей разнородности (и, что уж говорить, очень разном уровне представленных работ) наиболее интересными мне кажутся работы, посвященные более широким социоантропологическим проблемам. Пример такой статьи — завершающая сборник работа Е. Ярской-Смирновой, Г. Карповой и М. Вороны, парадоксально в наименьшей степени связанная с общей темой сборника. Здесь идет разговор о действительно занятном феномене: инфантилизме современных взрослых людей. Для этого явления придуман даже специальный термин: «кидалт» (т. е. «ребенковзрослый», «kid + adult»). Рассматривая механизмы потребления, инспирированные этим взрослым детством и одновременно ему подыгрывающие (именно эти рыночные механизмы — производство инфантильной одежды, аксессуаров и т. д. — видимо, согласуются с общей темой сборника), авторы, однако же, переносят негативную оценку на самое явление. Мне же представляется, что все здесь сложнее и потребность в отождествлении с детским знаменует некие общеантропологические и, страшно сказать, онтологические процессы. Но как повод задуматься об этом статья представляется крайне ценной.

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

«ПРОРОК»

Жара, духота. Писать не о чем. Единственный способ выполнить свой долг перед редакцией — вспомнить какой-то «пропущенный» фильм из тех, о которых хотелось написать, да как-то не сложилось.

Вот, например, «Пророк» Жака Одийара. Гран-при прошлогоднего (2009 г.) Каннского фестиваля, девять национальных премий «Сезар» плюс еще куча призов по всей Европе. Отличная, крепкая тюремная драма, вполне смотрибельная, несмотря на эпический хронометраж в два с половиной часа. Жанровая сказка на тему «кто был ничем, тот станет всем», — виртуозно снятая в стилистике синема верите и многими воспринятая как авторское кино «с проблемами».

Собственно, режиссера, судя по его высказываниям, «проблемы» волновали в последнюю очередь. Его воображение занимал герой — арабчонок-маугли, уличный попрошайка без роду без племени, забитый, беззащитный, безграмотный, в девятнадцать лет оказавшийся во взрослой тюрьме и удивительным образом сделавший там карьеру крутого мафиозного босса. Одийар нашел замечательного восемна­дцатилетнего франко-арабского паренька по имени Тахар Рахим, пластичного, как кусок глины, узнаваемого, как гопник с соседней улицы, заряженного невероятной энергией, — и вылепил из него этого криминального «гадкого утенка» с такой пугающей достоверностью, что в него поверили и интеллектуалы из каннского жюри, и европейские обыватели, и даже конкретные российские пацаны, для которых небезызвестный Владимир «Адольфыч» Нестеренко заботливо и тщательно перевел фильм на российскую тюремную феню.