Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)

Это и было главным. Никакому фюреру Родзаевскому не отдал бы Арсений Митропольский своего выстраданного литературного имени, закрепленного за ним огнем и кровью боев за свободную Россию. Этой, и только этой осознанной цели он служил под офицерскими погонами в царской и в Добровольческой армии. Чин поручика прапорщик Первой мировой получил у А. В. Колчака, слово “честь” для него было как пароль на последнюю правоту. Да, перестав быть боевым офицером, он стал стихотворцем и частным лицом, в приморской жизни 20-х и в эмиграции, очевидно, прошел через многие горести и соблазны, — но невидимые, неотменимые и памятливые погоны на своих плечах не посрамил. Перенесись он ненадолго в наше время, фантазирую я, Арсений Несмелов оценил бы усилия создателей журнала и веб-сайта “Art of War”. Вот это — его: люди, прошедшие войну.

Очень показательно в этом смысле стихотворение “В Нижнеудинске”, вошедшее в последний прижизненный сборник Несмелова “Белая флотилия” (1942).

Зимой 1920-го герой автобиографического стихотворения оказался у колчаковского поезда, взятого под стражу чехами. Впереди — Иркутск, французская военная миссия, омерзительный обмен бывшего Верховного правителя на беспрепятственный проезд союзников по Байкальской магистрали. Затем эсеры передадут Колчака большевикам, последует секретное распоряжение Ленина, пуля в голову и прорубь на Ушаковке. Но это — потом. А пока за стеклом вагона мелькает знакомое строгое лицо, и рука проходящего вдоль состава бывшего офицера тянется отдать честь. Может быть, кто-то и назовет это “публицистическими стихами”, но за ними и гордость, и боль: “И этот жест в морозе лютом, / В той перламутровой тиши / Моим последним был салютом, / Салютом сердца и души! // И он ответил мне наклоном / Своей прекрасной головы… / И паровоз далеким стоном / Кого-то звал из синевы. // И было горько мне. И ковко / Перед вагоном скрипнул снег: / То с наклоненною винтовкой / Ко мне шагнул румяный чех. // И тормоза прогрохотали, / Лязг приближался, пролетел… / Умчали чехи Адмирала / В Иркутск — на пытку и расстрел!”

Вспоминая знаковое стихотворение “В затонувшей субмарине”, говоря о жизни поэта наедине с русским поэтическим словом, дальневосточный критик Александр Лобычев в своей большой рецензии на несмеловское собрание нашел очень верные слова: “Прервать это безнадежное плавание ему не позволяли офицерская честь и выдержка, единственное, что осталось от всех давно сгоревших принципов и убеждений. <���…> Двухтомник Несмелова, когда его внимательно прочтешь, выводит далеко за рамки эмигрантской писательской судьбы. Личность поэта не разглаживается, не вырисовывается четким силуэтом — она мучительно деформируется, скомканная в кулаке времени, как походная карта, судьба темнеет на изломах и в складках, откуда потягивает метафизическим отчаянием человеческого одиночества”7.

Сравнение с походной картой тут не случайно: отправляясь в пеший путь из Владивостока в Харбин, Несмелов обратился за помощью к знаменитому писателю и краеведу Владимиру Арсеньеву. Судя по документальному очерку “Наш тигр”, опубликованному в 1941 году и вошедшему в собрание, арсеньевская карта не особенно пригодилась: спутники Несмелова не обратили на двадцатипятиверстку особенного внимания и поленились в нужный момент избрать более трудную, но и более короткую дорогу, чуть не поплатившись за это гибелью.

Преломляясь в стихах, несмеловское отношение к своему боевому прошлому проявляется и неожиданно, и поэтически точно. Например, говоря об оружии, он почти всегда говорит о винтовках, револьверах и броневиках как о живых существах: “А там в лесу? Царапнув по прикладу, / Шрапнелька в грудь ужалила меня… / Как тяжело пришлось тогда отряду! / Другой солдат владел тобой два дня…” (“Винтовка № 572967”). В стихотворении “Солдат”, включенном в последний приморский сборник “Уступы”, несколько экземпляров которого Несмелов выпросил у типографа и взял с собой в дорогу, содержится такое описание битвы: “Натягивает одеяло до подбородка, / Вспоминает бой, спотыкаясь в сон… / Тогда поле трещало, как перегородка, / На которую задом пятится слон”. И уж совсем переходя метафизическую границу, он заговорит в “Солдатской песне” об убитых в бою солдатах, снова и снова встающих в строй, который двигается в райский “неведомый край”, чтобы отрапортовать запекшимися ртами: “Умерли честно в труде боевом!” Спустя четверть века эта тема преломится в известной песне Александра Галича “Ошибка”.

…Есть в этом собрании два стихотворения, особенно дорогих для меня использованием поэтического образа и детали. В стихотворении “Разведчики”, вошедшем в первую харбинскую книжку “Кровавый отблеск” (1929), описан драматичный эпизод с пулеметчиками на чердаке заброшенного дома, который то ли загорелся и солдаты не успели спастись, то ли стал жертвой прямого попадания снаряда: “И рухнули, обрушившись в огонь, / Который вдруг развеял веер рыжий. / Как голубь, взвил оторванный погон / И обогнал, крутясь, обломки крыши”. За год до смерти Несмелов напечатал в журнале “Луч Азии” свои теперь уже знаменитые “Старые погоны”: “Чести знак, возложенный на плечи, / Я пронес сквозь грозную борьбу, / Но, с врагом не избегая встречи, / Я не сам избрал себе судьбу. // Жизнью правят мощные законы, / Место в битве указует рок… / Я люблю вас, старые погоны, / Я в изгнаньи крепко вас берег!”

О стихах Несмелова в эмигрантской Европе практически не писали: слишком уж независим и слишком уж удален от “центра”. Об этом прямо сказал в своих откликах на его поэзию и прозу видный белградский критик и филолог И. Н. Голенищев-Кутузов (1904 — 1969). И в обзоре, и в персональной заметке о Несмелове, опубликованных в 1932 году в парижской газете “Возрождение”, Голенищев-Кутузов назвал Несмелова самым одаренным из русских писателей на Дальнем Востоке, не упуская замечаний насчет некоторого перебора с замысловатостью выражений и погони за внешними эффектами. А в финале своего отклика на поэму “Через океан” определенно сказал о “мироощущении эпического поэта, в дни падения и отступничества прославившего простоту подвига”. И, по-моему, не меньше, чем отзывом Пастернака, стоит дорожить соображением Ильи Николаевича о том, что несмеловский военный рассказ “Короткий удар” не уступает лучшим страницам романа Ремарка “На Западном фронте без перемен”8.

Все эти рассказы — и “Полевая сумка”, и “Полковник Афонин”, и “Богоискатель”, и “Аш Два О”, и “Роковая встреча”, и другие — прочитываются, повторим, как грандиозный многосоставный роман, запечатлевший время и человека в нем, взвившегося как оторванный погон в какое-то — неведомое героям этих новелл — новое время.